Немецко-фашистское командование предъявило жителям Вены требование обороняться, не сдавать советским войскам город, не задумываясь над тем, что он может быть полностью разрушен.
И все мужское население Вены от 16 до 60 лет немцы согнали в отряды фольксштурма, вооружили фаустпатронами, готовя их к уличным боям.
Тогда командующий 3-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза Ф. И. Толбухин обратился к жителям австрийской столицы со специальным воззванием, в котором говорилось:
"Жители города Вены! Красная Армия, громя немецко-фашистские войска, подошла к Вене...
Час освобождения столицы Австрии - Вены от немецкого господства настал, но отступающие немецкие войска хотят превратить Вену в поле боя, как это они сделали в Будапеште. Это грозит Вене и ее жителям такими же разрушениями и ужасами войны, которые были причинены немцами Будапешту и его населению"{1}.
Командующий 3-м Украинским фронтом призвал австрийцев вложить свою долю в дело освобождения Австрии от немецко-фашистского ига, и это воззвание было принято жителями Вены. Многие из них участвовали с нашими войсками в освобождении родного города. И 13 апреля войска 3-го Украинского фронта при содействии войск 2-го Украинского фронта после упорных уличных боев овладели столицей Австрии.
Немцы успели взорвать в городе многие здания, подожгли собор Святого Стефана, парламент, Бургтеатр. Но под весенним солнцем быстро восстанавливалась мирная жизнь Вены, зазеленели ее парки, бульвары. Все чаще и в репертуар наших гармонистов между песнями про "Темную ночь", "Землянку" да "Огонек" врывался вальс Штрауса "На прекрасном голубом Дунае".
...Не помню, удалось ли нам тогда с Василием Гущиным поспать по дороге на свадьбу, но наговориться с ним мы вполне успели. В полуразрушенный Брянск наш поезд прибыл вовремя. Двое суток пролетели быстро. А вот на обратном пути произошла задержка - не попали на нужный поезд, так что опоздал я к началу занятий на сутки. Меня же все это время разыскивали по городу, и в милицию заявили, и телеграмму в полк послали - следов старшего лейтенанта Дольникова обнаружить не удавалось! Да, ЧП не из приятных... И что говорить, появление мое было для руководства курсов как явление Христа народу. А дальше, не вникая в суть дела, да и ясность была полная, мне объявили пять суток ареста. Так что учеба моя на курсах началась с гауптвахты.
Но, к моему удивлению, уже на вторые сутки я получил освобождение: приехал Василий Гущин и похлопотал перед самим начальником школы полковником Матвеевым, приняв вину на себя. Мы торжествовали, считая, что справедливость восстановлена. Мог ли я тогда, в свои 22 года, правильно оценить всю тяжесть совершенного проступка! Да и не только я. Наказанием боевого пилота возмущались многие мои товарищи по учебе, ошибочно полагая, что война дала нам, как победителям, какое-то право на некоторую вольность. Все мы были тогда еще очень молоды...
Однако урок начальника школы Матвеева я запомнил надолго. Поначалу, признаюсь, беседу полковника принял как пустую формальность. Сейчас же понимаю, что, опытный командир-наставник, педагог, он умел разбираться в людях и во мне увидел вовсе не закоренелого нарушителя воинской дисциплины.
К слову сказать, психологи утверждают, что каждый человек имеет некий "внутренний манометр", с помощью которого довольно точно оценивает себя. Но признаться, высказать результаты самооценки, строго спросить с себя - такое может не каждый. Для этого надо обладать мужеством.
В одной древней легенде утверждается, что римский император Цезарь специально держал при себе человека, который, как только правитель просыпался, вещал: "Цезарь, ты не великий!" Говорят, император учредил этот ритуал, чтобы сеять у себя семена критического отношения к самому себе.
Не в легенде, а в реальной действительности наших дней критически требовательное отношение к себе, к окружающим, не мелочное самокопание, а строгий самоанализ необходимы каждому. И вовсе не для того, чтобы угодить себе, а для того, чтобы мобилизовать свою волю, свои силы и полнее отдаться любимому делу, а в особых обстоятельствах и решиться на подвиг.
К сожалению, в буднях армейской жизни, в воспитательной работе нет-нет да и встретится этакий ретивый служака, по всякому случаю готовый рубить с плеча. У таких начальников и дела по службе, как правило, хуже, и дисциплина воинского коллектива, поддерживаемая взысканиями да окриками, ненадежная. Мне за долгие годы армейской жизни везло на хороших людей, по-разумному строгих, требовательных командиров. Многие имена их со временем стираются в памяти, а школа, закалка их - навсегда...
Но вот два месяца напряженной учебы позади - пора разъезжаться. Многим казалось, что высокоподготовленные преподаватели дали нам всеобъемлющие знания, которых теперь хватит на всю жизнь. Прибыв к месту прежней службы, я действительно на первых порах поражал своих друзей и новой терминологией, и определенными, только что усвоенными теоретическими выкладками, но вскоре выдохся - сказывался недостаток общеобразовательной подготовки, глубоких знаний теории военного дела. Все больше и больше я сознавал, что надо учиться основательно, фундаментально. Но прежде чем попасть на учебу в академию, о чем уже постоянно думал, пришлось пройти суровую школу службы в отдаленных районах...
...Помню вечер в конце 1945-го. Мы с женой хлопотали, укладывая спать крохотную, двухмесячную дочурку Танюшу, которая по непонятной нам причине кричала до посинения. Непомерная родительская любовь, и неловкость, и жалость, и беспомощность не давали ощутимых результатов. Мы ссорились, упрекая друг друга в неопытности. И тогда я включил радио. Пел Лемешев свою любимую: "Еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей..."
- И так голова трещит - выключи ты это... - с досадой сказала жена.
- Так это же Лемешев, Валюта! - удивился я.
- Тут сам Шаляпин не поможет, - все более раздражаясь, проговорила Валентина, применив весь скудный запас методики обращения с малышами.
Она уже совсем было потеряла надежду успокоить ребенка. Но в это время в дверь постучали, и в комнату вошел посыльный, внося с собой столб холодного воздуха. Стояла необыкновенно снежная для Европы зима.
- Вам приказание! - произнес посыльный, как показалось, с сожалением.
Плач дочки разом прекратился. А в том памятном приказании мне предписывалось утром следующего же дня убыть вместе с семьей в распоряжение Управления кадров в Москву.
Судьба военного человека часто преподносит подобные неожиданности. Но чтобы вот так - за сутки распрощаться с полком, с которым прошел грозные годы военного лихолетья!.. Я прямо-таки остолбенел, не находя объяснений.
- Гриша, а ты сбегай к Тулину (это был наш новый начальник штаба), может, ошибка? Как же так - уже завтра уезжать? Вот ведь и Танечка, видимо, приболела... - робко предположила Валентина.
Но я был уверен, что ошибки никакой нет - приказ есть приказ, и никуда не пошел.
К этому времени личный состав полка обновился более чем наполовину: проводили в запас старшего возраста механиков, оружейников, младших специалистов, в том числе и наших славных девушек. Уволились по болезни многие опытные летчики и техники.
Я покидал свой родной 100-й гвардейский истребительный Ченстоховский орденов Александра Невского и Богдана Хмельницкого авиаполк, поспешно прощаясь с боевыми друзьями, - меня торопили. Забежав в штаб, поцеловал полковое Знамя. В эту недолгую минуту прощания с родным Знаменем передо мной словно прошли все те, с кем довелось разделить радость Победы.
8223 боевых вылета совершили за годы войны летчики нашего 100-го истребительного, провели 975 воздушных боев. В этих боях мы сбили 502 фашистских самолета! Не случайно десять гвардейцев полка стали Героями Советского Союза.
Я назову их имена:
Бабак Иван Ильич. Он сбил 37 самолетов.
Глинка Борис Борисович. Сбил 31 самолет.
Лавицкий Николай Ефимович. Сбил 22 самолета.