И дальше партия развертывалась с явным преимуществом у младшего Леднева. Митя ликовал - еще немного, и он должен был выиграть! Но вдруг отец вскочил со стула, смахнул с доски все фигуры и побежал в комнату мамы с криком:

- Шурочка! Этот мальчишка меня обыгрывает!

Конечно, Митя был горд: отец признал свое поражение. А вместе с тем было и обидно - ему не дали до конца насладиться своим первым выигрышем. Но Митя никогда на отца всерьез не обижался.

В последнее время Митю иногда охватывала тревога за отца. Он не жаловался, но все чаще незаметно принимал какие-то капли. Сердце?

- Пустяки, я прекрасно себя чувствую!-отвечал отец.

А Митя видел: ничего прекрасного! И ведь он на пятьдесят лет старше сына. Как отец перенесет это путешествие в далекий Благовещенск? Там ему предстоит принимать ответственные решения, он будет волноваться...

Скорее бы добраться до Москвы! Может быть, у сослуживцев отца Митя что-нибудь узнает о нем. Не один ведь он туда поехал. Но эти проклятые заносы...

Однако как Митя ни усердствовал своей лопатой, срок явки в часть уже безнадежно прошел, когда поезд наконец прибыл в столицу. Начинать службу с опоздания, пусть и не по своей вине? Митя тут же пересел в электричку, не стал дозваниваться до сослуживцев отца по Наркомату путей сообщения-там ведь коммутатор вечно занят!

А в части уже начались выполнение особой программы для молодых пилотов - ввод в строй. И Митя с ходу включился в полеты на новом для него истребителе И-16 по прозвищу "ишачок". Он быстро догнал остальных, пошел с ними голова в голову. На всякий случай (вдруг отец скоро вернется) написал в письме домой:

"...Знаешь, папа, мне повезло и с близостью к Москве, и на непосредственное начальство. И вроде у меня уже отмирает навык школяра: поменьше мозолить ему глаза. Наоборот, я все чаще сам ищу общества моего командира. Не потому только, что Виктор Левшин - мой сверстник, хотя летает уже три года и - мастерски, через его руки прошло немало разных типов машин.

Наиболее притягательна манера Виктора держаться на равных. Он еще до окончания ввода в строй как бы признал меня за полноправного летчика, и я невольно стараюсь получше выполнять все его задания. Да и общая обстановка в части дружелюбная - "старички" не затирают молодых...

Только надо, наверно, объяснить тебе сам термин "ввод в строй". Окончив школу, я словно головастик - из икры вылупился, а лапки у меня еще не отросли.

Или еще лучше: в летной школе тщательно отштамповали деталь машины, а сборку с другими ее частями произведут здесь. Это и называется пройти программу ввода в строй. Лишь после этого стану действительно военным летчиком и, наверно, получу разрешение жить с тобой в Москве, благо езды отсюда до нашего дома меньше часа".

Митя уже рисовал себе мысленно встречу с отцом.

Только говорить ли про Испанию? Как оставить отца одного? Перед отъездом Мити в летную школу отец еще неплохо себя чувствовал. И все-таки три года разлуки нелегко ему дались. Теперь... Митя так и видит отца, принимающего капли.

И Митя не подал рапорт по приезде в часть. Отложил до окончания программы ввода в строй. Нужно посмотреть, как отец будет чувствовать себя после этой поездки в Благовещенск, такой тяжелой и утомительной.

Митя много думал обо всем этом - и не вполне удачно выполнил учебный пилотаж в зоне, впервые получил четверку. Решил сказать Виктору о своих колебаниях с рапортом. А Виктор откликнулся неожиданно:

- Ну и правильно-нечего спешить. Старик твой, конечно, виду не покажет, но за тебя станет сердцем болеть. Дождись его приезда, посмотри, как он, тогда уж решай. Комэск сейчас никого в Москву не пускает - не положено. Но я могу попросить комэска.

- Нет, не стоит. Отцу я письмо послал, указал наш адрес. Вернется-даст телеграмму. А мне перед ребятами... не объяснять же каждому, зачем еду. Подожду окончания программы.

- Ну, как знаешь.

И вот Мите остался последний полет по программе ввода в строй. Еще за завтраком в столовой Виктор напомнил:

- На посадке сегодня повнимательней. Видишь - пороша. А тебе первому взлетать, первому садиться. Не забудь: свежий снег скрадывает высоту, затрудняет точное определение начала выравнивания, выдерживания.

Гляди, чтоб не подойти с углом...

Митя рассеянно слушал своего командира звена. Виделись ему следы тигра по такой же пороше, девственнобелоснежной, и как возник на опушке тайги перед совсем еще молодым отцом этот оранжевый факел с черными полосами дыма... А был ли отец тогда старше теперешнего Мити? Да, наверно. Он ведь к тому времени уже кончил университет и путейский институт, работал начальником изыскательской партии. И сколько попутешествовал! Никогда Мите не перегнать отца...

На предварительном старте, после опробования мотора, уже незадолго до вылета техник Митиного "ишачка" вдруг спохватился, вспомнил:

- Ох, товарищ лейтенант! Забыл вчера отдать вам письмо!

Митя молча почти вырвал протянутый ему конверт.

Почерк незнакомый. Обратный адрес-их, домашний!

Ну, ясно: соседка по квартире... В груди екнуло - с отцом что-нибудь? Но в конверте оказался другой. Опять незнакомый почерк. Штамп Благовещенска?! Митя вскрыл второй конверт, вынул письмо...

"Митя! Я, инженер Дегтярев, сослуживец и друг Вашего отца, принужден сообщить Вам, что в ночь на шестое ноября Федор Николаевич скончался совершенно неожиданно для всех нас. Последнее время он чувствовал себя в общем хорошо, и, казалось, ни о каком несчастье думать не приходилось. Правда, он говорил, что ему тяжело ходить в шубе и не хватает воздуха, но тем не менее продолжал работать в Управлении, а дома был, как всегда, интереснейшим собеседником.

Днем нас с ним пригласил один из наших сослуживцев к себе, но Федор Николаевич отказался из-за дальности расстояния и решил провести вечер у своего старого знакомого еще по прокладке Транссибирской железной дороги, осевшего с тех пор здесь, доктора В. А. Гейера. Там Федор Николаевич пробыл до одиннадцати и вернулся, когда я уже был дома. Войдя в квартиру, Федор Николаевич поговорил с нашей квартирной хозяйкой, с обычной приветливостью справившись о ее здоровье. Затем, войдя в нашу комнату, стал делиться со мной впечатлениями, одновременно начал раздеваться. Сказал, что очень приятно провел вечер у Гейера, вкратце передал разговор, даже перечислил, чем его там угощали. Но беседовали мы недолго. Федор Николаевич заметил, что, несмотря на близкое расстояние, все. же устал, ему трудно дышалось на улице. В это время он уже снял пальто и галоши, но остался в шапке, присел на свою кровать, а затем опустил голову на руку и замолк. Я подумал, что Федор Николаевич хочет отдохнуть, прежде чем окончательно лечь в постель. Вдруг он упал и как-то страшно и тихо захрипел. Я подбежал к нему и спросил, как он себя чувствует. Но он лежал безо всякого движения и на мой вопрос не ответил. Я подумал, что у него обморок, и позвал на помощь нашего квартирного хозяина. Мы дали Федору Николаевичу понюхать нашатырный спирт, но он продолжал лежать неподвижно. Я попробовал пульс - он бился, пожалуй, чаще нормального, однако минуту спустя я уже не смог его прощупать.

Чувствуя, что мы не можем принести пользы, я побежал к доктору Гейеру. Он сразу же пришел, осмотрел Федора Николаевича и, к нашему общему горю, констатировал смерть. По заключению Гейера и городского участкового врача, она последовала от кровоизлияния в мозг. Время смерти - около половины двенадцатого ночи шестого ноября.

Следующий день я потратил на разные хлопоты и формальности, связанные с погребением, в чем мне помогали сотрудники Управления. Восьмого ноября тело Федора Николаевича было перенесено в Управление, и девятого ноября в четыре часа вечера мы похоронили Федора Николаевича на Первом Благовещенском кладбище с правой стороны в первом разряде.

Гроб несли на руках. Было много цветов, шел оркестр - он играл не только траурный марш Шопена, но и некоторые любимые вещи Федора Николаевича. Несмотря на сильный мороз, Вашего отца провожали все сотрудники Управления. На могиле я рассказал собравшимся, какого ценного работника и какого милого человека мы потеряли. Пользуюсь случаем выразить Вам свое сочувствие. Вы утратили отца-это невосполнимо.