Перед слушанием дела, Граф Сольский пригласил меня к себе однажды вечером и просил высказать откровенное мнение о том, что следует предпринять, чтобы предотвратить предложенную меру, которая казалась ему просто неприемлемою после того, что мы успели справиться с военною неудачею без приостановления размена и не ввели принудительного курса. Я ответил ему, что мое положение, в Финансовом Комитете чрезвычайно деликатное, потому что по опыту прошлого я знаю, что, чтобы я не сказал, я вызову только резкости со стороны Гр. Витте, и всякое мое предложение будет им отвергнуто, как не сомневаюсь я и в том, что И. П. Шипов не решится ни в чем ему противоречить, да и положение самого Комитета таково, что он не может возражать Председателю Совета, у которого одного в руках все нити нашего внутреннего положения, а ключ к надвигающейся финансовой катастрофе находится исключительно в том, чтобы знать, способно ли Правительство справиться с революционным движением или нет.

Если Московское восстание будет подавлено, к чему есть как мне кажется, надежда, то удастся оправиться с движением и в других частях Империи. В таком случае, бессмысленно портить то, что удалось сохранить во время войны, и следует думать о том, как выиграть время, искать например, подкрепления нашего золотого запаса и не страшиться временного усиления кредитного обращения. Если же правительство не видит скорого усмирения восстания, то не останется ничего иного, как ввести принудительный курс, охранить наш золотой запас и сказать прямо и откровенно в Указе о прекращении размена, что все платежи заграницею остаются без изменения и что {113} внутри размен будет восстановлен тотчас по прекращении смуты и восстановлении железнодорожного сообщения.

Сольский просил меня оставить нашу беседу между нами. Третьего декабря я получил приглашение на новое заседание Финансового Комитета.

Началось эта заседание с доклада Шипова, изложенного в самых мрачных красках. По его словам, за одну последнюю неделю убыло золота из внутренних касс Государственного Банка на 200 миллионов рублей. Более половины губернских касс не доставило никаких сведений даже на сентябрь, и все они требуют подкрепления билетной наличности и усиления воинской охраны Казначейства, если только будет прекращен размен на золото, наличность которого у них также настолько мала, что ее хватит лишь на несколько дней.

Министр Финансов заключил свой доклад категорическим требованием прекратить размен и прибавил, что Военный Министр обещает усилить наряд войск, но только в одних губернских центрах, так как по уздам у него нет воинской силы.

Гр. Витте был молчалив и подавлен и заявил только, что он не возражает против предложенной меры, хотя и сознает все ее печальные последствия.

Гр. Сольский перевел разговор на желательность иметь сведения о внутреннем положении и развил мысль о связи денежного обращения с ним и подробно говорил о том, какой вред нанесет нашему кредиту введение принудительного курса. Не получая от Витте прямого ответа на его вопрос, он предложил отложить заседание на один день и вызвать Министра Внутренних Дел П. Н. Дурново, для выслушания его взгляда на этот вопрос. Точно очнувшись от сна, Витте сказал очень резко: "я отвечаю за правительство и не вижу надобности вызывать кого бы то ни было, хотя, скажу, конечно, что с Москвой мы почти справились, и Дурново уверяет меня, что справится и везде, если я ему дам волю, но одними пулями все равно управлять нельзя".

Это замечание дало Гр. Сольскому больше решительности отстаивать свою точку зрения, совпадавшую с тою, которую я ему изложил,- на нежелательность немедленно решать этот вопрос и попытаться спокойно обдумать нет ли какой-либо возможности еще протянуть время и выяснить, как отразится подавление Московского восстания на других частях Империи, захваченных революциею.

Его поддержали почти все члены Комитета. В особенности был настойчив в смысле заявления Гр. {114} Сольского - Фриш и его поддерживали Иващенков и Череванский. Я долгое время в прениях не участвовал и ждал случая высказать мои беглые мысли после других.

Неожиданно для меня, Гр. Витте, сидевший, как раз против меня, протянул мне через стол записку, на которой я, к удивлению моему, прочитал: "Вы видите какой ужас кругом; я совершенно измучен и одинок, мои нервы истрепаны, и голова отказывается соображать. Вы же отдохнули, голова у Вас на плечах и опыт большой, помогите же нам, возьмите дело в Ваши руки".

Я ему тут же ответил, также карандашною запискою (они долго хранились мною), что совершенно не понимаю, в чем может заключаться моя помощь и каким образом могу я быть полезен, отойдя более месяца от дела и даже, не зная как составлен расчет Министра Финансов об истощении эмиссионного права.

Не отвечая лично мне на мою записку, Витте стал более спокойно говорить, что "пожалуй можно и повременить с таким важным решением, пока несколько выяснится внутреннее положение, но это можно сделать только при одном условии, чтобы Финансовый Комитет встал ближе к делу и помог ему в такую минуту, так как лично у него решительно нет времени все делать самому, а Министр Финансов и Управляющий Государственным Банком сами просят, чтобы им помогли, так как он не имеет даже возможности принимать их достаточно часто".

Тут же он предложил Комитету возложить эту обязанность на меня, не поскупившись на самые льстивые эпитеты о моей опытности, знаниях и авторитете в глазах всего ведомства. Его предложение было горячо поддержано всеми членами Комитета, кроме Шидловского, отнесшегося совершенно безучастно к нему. Я всячески отказывался, ссылаясь на то, что нельзя ставить постороннего человека руководить ведомством в такую критическую минуту, но на самом деле, просто желая избегнуть щекотливого положения, не сулившего никаких практических результатов, и только в виду особых настояний Сольского и Фриша согласился попытаться проверить расчеты Министра и, в особенности просмотреть отчетность Департамента Казначейства и доложить мои выводы в ближайшие дни.

Я просил при этом не возлагать этой работы на меня одного, а поручить ее исполнить вместе со мною П. X. Шванебаху, как человеку совершенно свободному от других занятий, - для того, чтобы было меньше личного в моих выводах. На этом все разошлись, постановивши, что через 6 дней - 9-го декабря я представлю все, что успею сделать за эти немногие дни.

{115} На утро ко мне, на Сергиевскую, пришли Шипов и Тимашев. Оба казались совершенно удовлетворенными принятым решением, - первый, как он сам сказал, оттого, что с него снимается ответственность за скверную меру, а последний, оставшийся нисколько минут после ухода Шипова, оттого, что "есть с кем переговорить и посоветоваться потому что Шипов ничего сам не решает, идет к Председателю Совета, сидит у него часами и, не дождавшись приема, возвращается ни с чем".

Свидание мое с Министром Внутренних Дел Дурново, на другой день, выяснило, что Московское восстание в сущности уже ликвидировано, и Министр убежден, что и в других местах он справится без особого труда, если - сказал он - "Витте не будет слушать всяких сплетен разных общественных деятелей и перестанет бороться с восстанием газетными статьями и бесконечными совещаниями с пустыми болтунами".

Работа моя с Департаментом Государственного Казначейства и Государственным Банком выяснила, что за полтора месяца в сущности никакой отчетности в центральном управлении нет из-за почтовой и железнодорожной забастовки и "выводы о денежном обращении, быть может и верные, сделаны относительно всей России на основании данных, полученных из меньшинства казенных Палат.

Отсюда само по себе напрашивалось заключение, что строить выводы для всех местностей по тем, которые захвачены паникою и восстанием, неосторожно, и нужно ждать, когда прояснится горизонт, а пока снабжать кредитными билетами те местности, которые доступны для сообщения, и охранять казначейства в местах наиболее опасного настроения.

Выяснилось также, что много денег требовалось на Востоке для демобилизуемых войсковых частей, в то время, как рядом у других воинских частей были большие излишки, которых они почему-то не хотели сдавать в Казначейства. Bce это, вместе взятое, конечно, было неполно, да и добиться полноты не было никакой возможности в ничтожной шестидневный срок, но общий вывод о том, что спешить с принятием окончательного решения не следовало, был по-видимому; верен и к нему охотно примкнул и Государственный Банк и Департамент Казначейства. Лично Шипов продолжал, однако, считать приостановку размена и расширение эмиссионного права предпочтительным, но по свойству своей натуры избегал определенно высказывать свой взгляд, предоставляя Председателю Совета, или Председателю Финансового Комитета решать, по их {116} усмотрению, и выражая полную готовность выполнить затем самым добросовестным образом их заключение.