Дискуссия началась выступлением О. Н. Писаржевского. Он призвал обсудить, какие новые сдвиги появились в биологии и как они будут влиять на жизнь и на практику. А. А. Авакян, И. Е. Глущенко, И. И. Презент, И. А. Халифман, В. Сафонов отстаивали верность учения Т. Д. Лысенко. Им возражали Ф. В. Турчин, В. В. Сахаров и я.
Это была, собственно, первая дискуссия по вопросам биологии на новом этапе. В своем выступлении я привлек внимание слушателей к ряду новых вопросов и остро поставил вопрос о значении нового развития радиационной генетики. Отвечая на реплику И. Е. Глущенко, я заявил: "Вы вместе с Т. Д. Лысенко, А. А. Авакяном, И. И. Презентом и другими оказались слепы в вопросах, поставленных перед биологией проблемами использования атомной энергии. Мы вступаем в атомный век, перед нами встают задачи мирового значения о возможном повреждении наследственности человечества в случае повышения ионизации в среде, проблемы радиационной селекции, общие проблемы радиобиологии и радиомедицины. Все эти вопросы не могут решаться без объединения методов биологии с методами физики и химии. Роль науки в этих вопросах стремительно растет и уже выросла до громадных размеров. Чем же в эти решающие годы были заняты вы, товарищи? Вы монотонно повторяли, что радиационная селекция - это не путь прогрессивной науки. Вы старались не допустить развитие радиационной и экспериментальной генетики в нашей стране".
Но в это время наша лаборатория радиационной генетики была уже организована и трудилась. Я. Л. Глембоцкий и М. Л. Бельговский изучали влияние лучей Рентгена, гамма лучей, нейтронов и протонов на наследственность дрозофилы, Г. Г. Тиняков и М. А. Арсеньева - на хромосомах мышей, Б. Н. Сидоров и Н. Н. Соколов - на хромосомах растительных клеток. Вскоре в этих работах были получены интересные факты с помощью как генетических, так и цитогенетических методов.
Однако при нашей слабой материальной базе надо было придумать что-то такое, что сразу бы обеспечило качественный скачок в самой постановке проблемы. Дело в том, что оценка повреждающего эффекта радиации на хромосомы и гены человека делалась с помощью экстраполяции, исходя из данных, полученных на модельных организмах, таких, как дрозофилы и мыши. Но здесь уже был пережит большой конфуз. Вначале эта оценка делалась исходя из данных, полученных на дрозофиле. Когда в Оак-Риджском центре провели огромные по масштабам опыты с сотнями тысяч мышей, выяснилось, что хромосомы и гены мышей в 20 раз более чувствительны к действию радиации сравнительно с генетическими структурами дрозофилы. Это резко изменило возможную картину ожидаемых повреждений наследственности у человека.
Естественно было подумать о радиочувствительности у форм более близких к человеку. Мне казалось существенным изучить этот вопрос на обезьянах. Сразу же после организации лаборатории, в 1956 году, я предложил Г. Г. Тинякову и М. А. Арсеньевой начать опыты по локальному облучению половых желез обезьян и по анализу возникающих в их клетках мутациях хромосом. Их первые работы появились в 1958 году. Оказалось, что обезьяны в 2-2,5 раза более чувствительны к радиации по сравнению с мышами. Это был крупный новый научный факт.
Материал для этих опытов в виде живых обезьян вначале брался в Институте полиомиелита, под Москвой. Затем М. А. Арсеньева и Ю. С. Бочаров находились два года в Южном Китае, где вместе с китайскими генетиками облучали обезьян. Впоследствии эта работа проводилась в Сухумском обезьяньем питомнике в сотрудничестве с Б. А. Лапиным и Н. П. Бочковым.
В 1958 году мною, Ю. Я. Керкисом и Л. И. Лебедевой в опытах с культурой ткани клеток человека, уже в стенах Института цитологии и генетики Сибирского отделения Академии наук СССР, были получены большие количественные данные о влиянии радиации на хромосомы человека. Эти опыты целиком подтвердили представление о высокой радиочувствительности генетических структур человека. Опираясь на материалы, полученные в наших экспериментах, я дал новую оценку повреждающих эффектов радиации для наследственности человека. В 1958 году в журнале "Доклады Академии наук СССР" появились мои теоретические расчеты, которые устанавливали, что возможная доза радиации, которая удваивает частоту естественных мутаций у человека, равна 10 радам. Если учесть, что до этого такой дозой считалось 150 рад, то очевидно значение новых подходов.
Что означает в свете этих новых расчетов наличие в среде, окружающей человека, постоянно действующей дополнительной радиации даже такой малой дозы, как всего один рад? Последствия должны быть очень серьезны. На каждые 3 миллиарда человек может появляться дополнительно 11 миллионов детей, отягощенных тяжкими наследственными дефектами психики и физическими уродствами.
Наши материалы были представлены в Комитет по атомной энергии при Совете Министров СССР. Они внимательно обсуждались на комиссиях комитета и получили доброжелательное отношение со стороны А. И. Бурназяна, В. М. Клечковского, С. И. Широкова и других.
Новый подход к проблемам оценки влияния радиации на наследственность человека в конце концов пробил себе дорогу, ибо он касался животрепещущих вопросов жизни человека в условиях атомной эры.
Министерство иностранных дел и Комитет по атомной энергии начиная с 1958 года решили и по вопросам генетики принять участие в работах научного Комитета по радиации при Организации Объединенных Наций. Вначале главой советской делегации был В. А. Энгельгардт, впоследствии - А. М. Кузин. Было решено представить наши данные на обсуждение научного Комитета по радиации, поскольку установление эффекта малых доз на наследственность человека имело характер основного биологического аргумента, требующего запрещения испытательных атомных взрывов в атмосфере. Наши теоретические работы и опыты по радиационной цитогенетике обезьян и клеток человека в культуре тканей оказались насущно необходимыми для громадного дела борьбы за мир.
Защищать нашу точку зрения с фактическими данными по радиационной цитогенетике обезьян на заседании Комитета по радиации в Женеву выехали М. А. Арсеньева и А. А. Прокофьева-Бельговская. Затем еще на одно заседание М. А. Арсеньева ездила в Нью-Йорк. Наши новые подходы по оценке влияния радиации на наследственность человека получили широкий резонанс. Летом 1964 года с новыми материалами я был послан в Женеву.
Основным для выработки критериев по оценке действия радиации на наследственность человека явилось заседание Комитета по радиации в Нью-Йорке в 1965 году. Две недели мне пришлось по многу часов заседать в комиссиях экспертов и на пленарных заседаниях комитета. В результате была одержана серьезная победа. Наша точка зрения о том, что энергия радиации в 10 рад является возможной дозой, удваивающей частоту естественных мутаций у человека, была принята. Опираясь на эти данные, комитет решительно высказался против испытательных взрывов атомных бомб в виду опасности для человечества радиоактивных веществ, выпадающих из атмосферы, поступающих в растения, заражая пищу животных и человека. Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций утвердила решение научного Комитета по радиации.
На заседаниях комитета мне довелось познакомиться и подружиться с ведущими учеными мира по проблемам радиационной генетики. В этой работе принимали участие А. Холендер, В. Л. Рассел, Ф. X. Собелс, М. А. Бендер, Ж. Лежен, X. Б. Ньюкомб, К. Г. Люнинг и другие крупнейшие ученые.
В этот первый приезд в Нью-Йорк я встретился с Ф. Г. Добжанским. Он и его жена, Наталья Петровна, провезли меня на своем "фиате" по самым интересным окрестностям Нью-Йорка и показали достопримечательности этого гигантского города, включая сверкающие каменные ущелья Уолл-стрита.
Казалось, что Добжанский получил все, чего он хотел, оставаясь в США. На стене в его столовой висела фотография, где президент США Л. Джонсон вручал ему высшее отличие США за успехи в науке. Однако ностальгия - болезненная тоска по родине - душила Добжанского. С каким удовольствием он принял приглашение на прием в советское представительство в Нью-Йорке, который устраивался в честь нашей делегации в ООН! С какой страстной тоской говорил о своем желании побывать в Москве, в Ленинграде и в Киеве, где он родился!