А. С. Серебровский увлекался русификацией названий мутаций у дрозофилы и у курицы. Летальные гены, то есть те мутации, которые, проявляясь у особи, ведут ее к смерти, он называл "лиходеями", а ряд мутаций у дрозофилы предложил называть терминами "гужи", "пузыри", "тьма" и т. д. Ряд работ Серебровский посвятил изучению географического распространения генов в популяциях, обосновав ими очень интересное направление в генетике популяций, которое назвал геногеографией.

А. С. Серебровский принадлежал к школе автогенетиков, которые считали, что внешние условия не вызывают изменений наследственности, поэтому, когда в 1927 году появилась работа Г. Г. Меллера о получении мутаций у дрозофилы под действием рентгеновских лучей, был совершенно потрясен. Он напечатал в газете об открытии Меллера статью под названием "Четыре страницы, которые потрясли мир". Но и это не изменило его воззрений на сущность мутаций, он оставался убежденным сторонником теории присутствия-отсутствия, а возникновение естественных мутаций объяснял только внутренними причинами.

Мне пришлось участвовать в работе под руководством A. С. Серебровского по получению мутаций у дрозофилы с помощью рентгеновских лучей. Мы повторяли и развивали работу Г. Г. Меллера. Это время вспоминается как веселое, светлое. Сам Александр Сергеевич и его сотрудники - B. Е. Альтшулер, В. Н. Слепков, И. И. Агол и я - были очень молоды. Мы понимали, что под действием рентгеновских лучей возникает масса мутаций, надо только хорошенько разбираться в материале.

В дискуссиях, которые разгорелись в борьбе за хромосомную теорию наследственности, А. С. Серебровский занимал решительную, бескомпромиссную линию. Он был одним из главных докладчиков на ряде последовавших в 30-годы дискуссиях по генетике.

К сожалению, в вопросах генетики человека А. С. Серебровский оказался на порочных позициях евгеники и дошел при этом до крайних выводов. В 1929 году он писал, что "разрешением вопроса об организации отбора у человека будет распространение получения зачатия от искусственного осеменения рекомендованной спермой, а вовсе не обязательно от "любимого мужчины""5. Серебровский полагал, что это будет способствовать социалистическому строительству. Улучшая таким образом породу людей, по его мнению, "наверно, пятилетку можно было бы выполнить в 2,5 года".

Легко себе представить, какую волну общественного осуждения вызвали эти заявления, не считающиеся с личностью человека и институтом семьи. Серебровский связал генетику с социально реакционными извращениями. Евгенические увлечения толкали его на сближение по этим вопросам с Н. К. Кольцовым и Ю. А. Филипченко.

В 1930 году А. С. Серебровский вступил в кандидаты Коммунистической партии, но так и не был принят в ее члены. Он избирался депутатом Моссовета. Воспитал много учеников, среди которых известными учеными стали Л. В. Ферри, Б. Н. Сидоров, Н. И. Шапиро, Б. Н. Васин, Я. Л. Глембоцкий, О. А. Иванова, В. Е. Альтшулер и другие.

Вспоминая прошлое, первые годы моего вхождения в науку, я вижу, как Александр Сергеевич Серебровский всегда сам сидел за бинокулярной лупой и рассматривал дрозофил, его личный пример увлекал товарищей по работе. Он всех погружал в атмосферу творчества. Это были светлые дни, дни первых открытий в науке. Они ничем не омрачались. Трудности были еще впереди.

Глава 5

ПЕРВЫЕ ОТКРЫТИЯ

В лаборатории на Смоленском бульваре.- Пополнение из Института красной профессуры.- Искусственное получение мутаций.- Ген также неисчерпаем, как атом.- В Научно-исследовательском институте имени К. А. Тимирязева.- Разногласия.

Итак, еще до окончания МГУ я прочно обосновался на кафедре генетики Зоотехнического института на Смоленском бульваре. Эта кафедра имела две комнаты. Одна представляла собой лабораторию, в другой проводились практикумы, семинары, а иногда и лекции для студентов.

Как-то А. С. Серебровский познакомил меня с Софьей Яковлевной Бессмертной, которая страстно мечтала стать генетиком. Мы подружились. Через некоторое время Софья Яковлевна оказала мне большую помощь. Она вышла замуж и переехала на квартиру мужа. Зная, что я живу в общежитии и не имею никаких жилищных перспектив после окончания университета, эта добрая женщина предложила мне подать в Моссовет просьбу о заселении ее комнаты на Садово-Самотечной, 7, на шестом этаже. Зоотехнический институт поддержал мое ходатайство в Моссовет. Учитывая согласие квартиросъемщиков, Моссовет выдал мне ордер на эту комнату. Я переехал на Самотеку и прожил там вплоть до 1949 года.

Наряду с научными семинарами Николая Константиновича Кольцова студенты МГУ посещали очень интересные семинары профессора Михаила Михайловича Завадовского, который был не только профессором университета, но и директором Зоологического сада. К назначенному для семинарского занятия времени, обычно вечерами, мы проходили по пустому Зоосаду к лабораторному дому. Не обходилось и без шалостей на этой пустынной дороге. Однажды мы так дурачились, что я с разбегу ударился об угол железной решетки. Боль была адская, и я до сих пор ношу на ноге шрам память об этом посещении семинара.

Работы М. М. Завадовского по переделке пола у птиц с помощью пересадки половых желез являлись одной из наиболее впечатляющих страниц в развитии экспериментальных методов в нашей биологии. Вокруг этого большого ученого сплотилась группа способной молодежи, которая составила ядро его лаборатории, занявшей видное место в нашей науке. Среди его молодых помощников выделялись Н. А. Ильин, Б. П. Токин, Л. Я. Бляхер, Б. А. Кудряшов, М. С. Мицкевич, Я. М. Кабак, М. А. Воронцова, Л. Д. Лиознер и другие. Все они впоследствии стали видными деятелями науки.

Михаил Михайлович Завадовский, очень большой, массивный, в толстых очках, уверенный лектор и очень дружелюбный наставник студентов, был одним из самых любимых наших учителей. В годы дискуссий он вел себя бесстрашно и заслужил огромное уважение. В 1935 году Михаил Михайлович попросил у меня статью в издаваемые им труды по динамике развития. Эта просьба толкнула меня к написанию работы под названием "Дискретность и непрерывность в наследственном веществе", которая для меня оказалась одной из принципиально важных статей.

В лаборатории М. М. Завадовского я познакомился с его молоденькой сотрудницей Екатериной Сергеевной Моисеенко, миловидной, очень строгой девушкой. Вся она была в работе, все ее существо подчинялось страстному желанию помогать ученым, в которых она видела замечательных людей. Это страстное желание сопровождало Екатерину Сергеевну всю ее жизнь. Она являлась бескорыстным и беспримерным помощником М. М. Завадовского, а затем Н. К. Кольцова, которые очень высоко ценили ее как работника и человека. Вся черновая работа по изданию "Биологического журнала" ложилась на плечи Е. С. Моисеенко. Она очень много помогала также Б. П. Токину, М. С. Мицкевичу и другим ученым. Екатерина Сергеевна отлично знала европейские языки и переводила много наших работ для печатания за границей. Так получилось, что она перевела мои первые работы по делимости гена, и в ее переводах в 1930 - 1933 годах они были напечатаны в английских журналах. Меня поразила добросовестность, исключительная пунктуальность, беспощадная требовательность и к себе и к автору, одухотворенность ее работы. С тех пор Катенька Моисеенко стала моим лучшим помощником.

Если бы не совершенно жертвенное отношение к работе по оказанию помощи ученым, Е. С. Моисеенко могла бы внести немалый личный вклад в нашу науку. Екатерина Сергеевна окончила художественный факультет Педагогического института и была близка с выдающимися деятелями нашей культуры Н. А. Обуховой, В. В. Софроницким и П. Д. Кориным. Она обладала кипучим характером и в этом отношении очень походила на своего прославленного прадеда. Бесстрашие, категоричность суждений, моральная прямота, нравственно-одухотворенная непокладистость - все это как бы перешло к ней от знаменитого партизана Отечественной войны 1812 года поэта Дениса Давыдова. Наверное, он был очень похож на свою правнучку Екатерину Моисеенко. Наверно, так же горел в его глазах огонь любви к друзьям и так же пылали они презрением и ненавистью к врагам.