Тут, вероятно, стоит сказать несколько слов о моем дядюшке, Джиме Бартоне. Это был еще тот персонаж! Имел он рыжие волосы, веснушки и обыкновение теряться где-то за границей месяцами напролет, а иногда — годами.
Когда я был мальчишкой, он обычно навещал нас между поездками, и я любил его больше всех, кого знал в те годы: у нас была общая тайна.
Началось все со сказок, которые дядя рассказывал мне перед сном. Из них я узнал о чудесной стране Малеско, в которой были и прекрасная принцесса, и злой Верховный жрец, и благородный молодой герой, чьи приключения иногда не давали мне уснуть целых пятнадцать минут после того, как тушили свет.
В те дни еще не выдумали суперменов, поэтому в мечтах я не рисовал себя разгуливающим по Малеско в красном облегающем комбинезоне, но чаще носил львиную шкуру, как Тарзан, а бывало, даже доспехи неустрашимого марсианского воина, похожего на Джона Картера.
Больше того — я выучил язык жителей Малеско, который, конечно, придумал дядюшка Джим. Его голова не знала покоя, и рассказы о Малеско хлынули на меня в те месяцы, что он провел у нас, выздоравливая от какой-то болезни. Дядюшка составил даже словарь этого языка. Мы вместе сделали что-то вроде букваря и часто болтали на языке Малеско (кстати, довольно бойко), но вскоре дядя поправился и снова исчез.
Я сидел в своей квартире, вглядываясь в неясные, дрожащие очертания радужно-красного купола на стене; за ним виднелось что-то похожее на крыши, подсвеченные закатом. Я понимал, что скорее всего они существуют только в моем воображении и на самом деле я вижу лишь красное пятно, какое появляется перед глазами, если сильно их потереть, а все остальное воображению подсказывают истории дядюшки Джима о Малеско.
Его рассказы давным-давно ушли в глубины моей памяти, но иногда еще всплывал в воображении город, озаренный малиновым закатом, и огромный купол в центре него, отражающий свет от… Была ли это вода? Может — море? Или…
В дверь позвонили.
— Эдди! — громко позвал голос Лорны. — Эдди, впусти меня на минуточку!
Я знал, что если не открою, то она будет колотить в дверь и орать, пока не поднимет соседей. Я встал и осторожно обошел красное расплывшееся пятно, этот чистейший плод моего воображения, повисший между мной и стеной с картиной Руссо. «Странно, — подумал я, — что не расплываются очертания двери, коридора или, скажем, смазливое личико вошедшей Лорны».
— Я ждала тебя, Эдди, — с упреком сказала она, поспешно проскальзывая внутрь, пока я не успел передумать. — Почему ты не пришел? Мне очень нужно тебя видеть. У меня появилась идея. Слушай, а что, если я научусь танцевать? Это поможет? Я разработала тут свой выход и хотела, чтобы ты…
— Выпей виски, — устало сказал я. — Давай об этом потом, Лорна. У меня болит голова и что-то с глазами: все расплывается.
— …посмотрел, я мигом тебе покажу, — продолжала она сразу за мной. Это был один из ее излюбленных приемов.
Не очень прислушиваясь к ее болтовне, я последовал за ней в гостиную, в надежде, что она скоро уберется. Цыган на картине Руссо уже вернулся на прежнее место. Это ободряло. Красное пятно, превращенное моим воображением в вид сказочного Малеско, тоже исчезло. Я опустился в кресло, глотнул виски и угрюмо уставился на Лорну.
Не помню, что она там говорила. Девять десятых я пропустил мимо ушей. Налив себе виски, Лорна забралась, словно девчонка, на подлокотник кресла и, изящно поводя бокалом, болтала о том, как я помогу ей стать великой танцовщицей, если, конечно, замолвлю словечко нужному человеку.
Все это я уже слышал. Я зевнул, разглядывая лед в своем стакане, допил остатки виски и поднял глаза на стену напротив.
На этот раз увиденное показалось мне явной галлюцинацией. На месте картины Руссо находилось нечто совсем другое — передо мной был экран с цветным, стереоскопическим изображением.
На сей раз я видел все отчетливо. Это уже не могло быть игрой воображения. Это был Малеско, такой, каким описывал его дядюшка Джим. Один угол экрана пересекала черная полоса, похожая на чугунную ленту. И под этой полосой, где-то далеко-далеко, виднелся город, озаренный закатом.
Купола, возвышающиеся колонны, сверкающий шар, колышущийся, словно вода в гигантской прозрачной сфере, — все трепетало, и даже поддерживающие сферу своды арок, казалось, вот-вот унесутся ввысь. И все это хитросплетение арок, сводов, куполов горело огнем отраженного света. «Радужно-красный город, старый, как мир».
— Эдди, ну посмотри же на меня!
Я не шевельнулся. Это напоминало гипноз: невозможно было отвести глаза от этого невероятного видения. И еще я понял, что Лорна ничего не видит, иначе ее выдал бы голос.
Вероятно, она и не может ничего видеть. Возможно, я повредился в рассудке. А может быть, она просто не смотрела в ту сторону.
Лорна лепетала что-то насчет того, что сейчас снимет туфли и покажет мне танец, а затем я услышал, как бы издалека, топот босых ног по полу. Я понял, что мне пора протереть глаза и постараться прогнать видение прочь.
— Эдди, посмотри на меня! — настаивала Лорна.
— Хорошо, хорошо, — сказал я не глядя. — Прекрасно!
Я потер глаза.
И тут раздался крик Лорны.
Я вскинул голову и похолодел: она исчезла. Осталась лишь картина закатного города, с колышущейся гигантской сферой и черной полосой на переднем плане. Все изображение трепетало.
Я слышал постепенно удалявшийся, затихающий крик Лорны, который становился слабее, и после того как совсем затих, он долго еще звенел у меня в ушах. Вскоре мерцание в воздухе начало угасать, радужно-красный город — терять очертания, и вот уже лев опять склонился над спящим цыганом, и на стене, как прежде твердой, застыла картина Руссо.
— Лорна! — позвал я.
Никакого ответа. Выронив стакан, я поднялся, сделал шаг вперед и споткнулся об ее туфли. Я подбежал к двери и распахнул ее. В коридоре было пусто. Никаких шагов.
Я вернулся и прошел на кухню, затем в спальню — Лорны не было и там.
Часом позже, в полиции, я пытался объяснять, что не убивал ее. А еще через час я уже был в тюрьме.
ГЛАВА 2
Лучше, пожалуй, иметь дело с проходимцем, чем с фанатиком. Помощник окружного прокурора был именно фанатиком, зацикленным на своих теорийках, и благодаря этому отрадному факту я, не успев глазом моргнуть, оказался в очень невыгодном положении. Моя история вовсе не о том, как косвенные улики приводят к неправильным выводам, поэтому я не буду останавливаться на этом подробно.
А дело заключалось вот в чем: Лорну в вестибюле ждал приятель, к тому же соседи слышали, как она звонила ко мне и как я ее впустил. Вопрос — где же она?
Я даже не пытался рассказать, как все произошло, сказал лишь, что она ушла. Находясь в нервном шоке, я совершенно забыл о ее туфлях, которые явились веским доводом, опровергающим мое заявление. Помощник окружного прокурора явно хотел выслужиться и так основательно убедил себя в моей виновности, что охотно допустил бы, выражаясь языком закона, ряд расширительных толкований, только бы это позволило отдать под суд убийцу, то есть меня.
Вы, возможно, помните, что писали об этом газеты. Я потерял роль в аншлаговой пьесе. Нашли мне и адвоката, который не верил ни одному моему слову, поскольку я не мог сказать ему правды. Шло время, и меня спасало лишь то, что тело Лорны не обнаружили. В конечном счете меня отпустили.
Что бы вы сделали на моем месте? Будь я героем фильма, я бы тотчас же отправился к Эйнштейну, который бы все вычислил, расшевелил какую-нибудь супермашину, а та вернула бы Лорну или отправила меня, например, к Кинг-Конгу или в другой таинственный мир.
В каком-нибудь другом фильме нашлись бы гангстеры, выламывающие дверь, пока я спускаюсь по пожарной лестнице, как Дик Паувел, или обнаружились бы какие-нибудь раздвижные панели, все простенько объясняющие в конце фильма. Но Лорна-то исчезла в картине на стене, и я уже начинал опасаться за свой рассудок.