— Да нет, я в купальнике пойду, — стеснительно щебечет студентка.

Вика останавливается прямо против меня. Я любуюсь ею через дрожащий экран горячего воздуха. Вот она стряхивает с груди хвоинку, вызывающе смотрит на меня, а говорит Насте:

— Ну и напрасно, сушиться потом долго придется, ночи здесь сырые. Или ты Костика стесняешься?

Позирует, рыжая мадонна, поглаживает себя по бедрам. А почему бы и не попозировать с такой-то фигурой?

Настя не решилась снять все, осталась в плавочках, быстро семенит к воде по колючей тропинке, прикрывая ладошками груди. Я понимаю Вику, она хочет сказать: сравни меня с девочкой и еще раз убедись, что я у тебя самая-самая… А я и не хочу Вику ни с кем сравнивать…

Потом мы ели из одного котелка славнейшую тройную уху и запивали ее сухим вином. Настя опьянела. Всхлипывая, она в сотый раз повторяла, что никогда не встречала таких чудесных людей, которые из-за нее многим жертвуют, терпят неудобства.

— Вы ведь меня от смерти спасли, Константин! Этот… Эта скотина… Ублюдок… И тут вы ворвались, он вас увидел и упал. Представляешь, Вика, он увидел Константина и упал! Я, сколько буду жить, буду это помнить!

— Ты не «выкай» ему, — улыбается хитро Вика. — Вы же ровесники. Выпей на брудершафт, поцелуй его…

Ах Вика, ах ты славная моя ревнивая женщина! Да не буду я ни с кем целоваться, кроме тебя, никто, кроме тебя, мне не нужен!

— Настя, — говорю я, — ты ложись спать, в палатке все уже постелено. Ты забудь, что было! Мы выехали сюда, чтобы поздравить тебя с поступлением в институт, с началом новой жизни, и потому все старое и плохое забудь. Пусть оно к тебе никогда не вернется. Мы с Викой, Настя, тоже начинаем в некотором смысле с нуля, поэтому выпей и за нас… Теперь иди…

Вика закутала свое голое тело в махровое полотенце, сидит, прислонившись ко мне, подбрасывает в огонь зеленый лапник, отгоняя дымом комаров.

— Костик, если бы ты знал, как я хочу быть счастливой! Вот сегодня я счастливая. Спасибо, что ты притащил нас сюда. А за Настю прости, я с ней зло поступила, да? Но я баба, а бабу за это надо прощать. У нее, кстати, хорошая фигурка. Заметил?

— Я смотрел только на твою.

Она довольно прижимается к моему плечу.

— Господи, как я, оказывается, люблю природу!

— Мы купим с тобой дом в заброшенной деревне, будем ходить по грибы и выращивать картошку. Да, еще купим серый «вольво», чтоб время от времени ездить в Москву.

— Почему «вольво», и почему серый?

— Меня такой сбил. И в машине сидела, кстати, красивая счастливая пара.

— Это те, которые к тебе в больницу приезжали? Толик и Эмма?

— Да. Мне кажется, у них руки не в грязи, живут в свое удовольствие.

— А ты их хорошо знаешь?

— Нет, но мне так кажется.

— В удовольствие живут. У него отец — авторитет, у нее — вор в законе. Знаешь, какая у них свадьба была? Москва таких, наверное, еще не видела. К ресторану подъехали на карете с племенными рысаками, потом этих рысаков поили из ведра шампанским. Чистые руки…

— Грешно считать чужие деньги. На вора Толик, к примеру, не похож.

— Да, старушек он не грабит. И отец его тоже не этим промышляет. У отца другой бизнес: его люди машины воруют и перепродают.

— Это как?

— Не знаю как, я же не из их компании. Угоняют, где-то перекрашивают, перебивают номера, сдают скупщикам.

Я недоверчиво взглянул на Вику:

— Откуда тебе все это известно?

— От моего Белакова. Он, когда выпьет, откровенничать часто начинает. Кстати, и Белаков на свадьбе Толика и Эммы гулял.

— Он, политик, и ходит к ворам?

— Не будет ходить, чем кормиться станет?.. Ладно, Костик, в такую ночь нашли мы с тобой о чем говорить. Давай и вправду дом в деревне купим, забудем все… Дом и машину любой марки, любого цвета.

— Каждый новый сезон мы будем ее красить в новый цвет. Летом — в красный…

И тут я замолчал. Я вспомнил цыгана, пригнавшего в мастерскую два «Жигуленка» — «шестерку» и «девятку».

"Угоняют, перекрашивают…"

Да нет, это другой случай. Падунец ведь завязал, недаром же он полирует ногти — следит, чтоб руки оставались чисты. Это другой случай. Не надо подозревать всех и каждого. И вообще, даже думать об этом не надо в такую ночь, при такой луне, с такой женщиной…

Если Федор Савельевич хоть чуть причастен к автомобильным ворам — уйду сразу же, решаю я и ставлю на грязной теме точку. Лезу к Вике под махровое полотенце.

— Мы купим в деревне дом… Мы останемся чисты…

Расстались на Савеловском: Вика повезла Настю на свою подпольную квартиру, а я решил заскочить в мастерскую. Не то чтоб по делу соскучился, но захотел проверить одну свою версию.

Было уже поздно, механики работали при лампах.

— Помочь не надо? — спросил я.

— Свари кофе.

На тостере разогрел бутерброды с сыром, аджикой, позвал ребят: перекусите, мол, пока не остыло. Поинтересовался, много ли работы. Оказалось, порядочно. Завтра с утра меня ждет «Волжанка», из блондинки хочет стать брюнеткой.

— Побитая?

— Да нет, как новенькая.

Я вышел из кухни, подошел к машине. Игрушка. Поднял капот. Все верно. Как же я, дурак, раньше не мог догадаться?

На двигателе свежий срез — номер перебит.

Я тут же поехал к Падунцу объясняться. Дверь открыла кошка Зоя, по всей вероятности, недавно вылезшая из ванны. Влажные волосы, банный румянец, никакой косметики, сережек и колечек. Короткий махровый халат настолько небрежно схвачен пояском, что при желании можно увидеть, откуда у человека растут ноги.

— Костя? Заходи, я только-только чай заварила. Федор Савельевич с минуты на минуту подойдет, так что подождешь его. Хочешь перед чаем немного коньяка?

Что-то она слишком словоохотлива со мной сегодня и добра. Обычно мы в разговоры друг с другом не вступаем, лишь обмениваемся лучезарными змеиными взглядами.

— Спасибо, я решил завязать.

— Жаль, жаль.

Она усаживается напротив меня, и халатик при этом так топорщится и расходится, что и спину разглядеть можно. Впрочем, у Зои все одинаково — что спина, что грудь.

— Жаль не потому, что ты пить бросаешь, просто хотела пооткровенничать с тобой, а на сухую беседа не завяжется.

— А вдруг? — говорю я. — Бывают темы, объединяющие и врагов.

— Вот-вот, врагов. Почему ты меня ненавидишь, Кузнецов?

— Это громко сказано. Я не питаю ненависти ни к кому на всем белом свете.

— Ты всего-навсего терпеть меня не можешь, да?

— Все не так, — елейно улыбаюсь я. — У меня испорченные гастрономические вкусы. Я, к примеру, не ем ананасы, просто не ем, безразличен к ним, понимаешь?

— Я не предлагаю, чтоб ты меня съел, хотя… — еле уловимое движение, пола халатика вообще сползла с ноги. — Хотя, может быть, и не отказалась бы. Но мы делаем одно дело, и оно требует нашей солидарности…

— Постой-постой, — перебил я. — Какое одно дело?

— Я вместе с Падунцом являюсь владелицей автомастерской, следовательно, могу как-то влиять…

Я откровенно зевнул:

— Ночь рыбалил, не выспался, так что прости. Оставим этот серьезный разговор до лучших времен. Федора Савельевича я, видно, не дождусь?

— Некоторые производственные вопросы могу решить и я. — Это уже сказано сухо, официально. Ножка исчезла под халатом, ворот его запахнут теперь до горла.

Это вряд ли, думаю я. Но в целом Зоя права, не надо так явно окрысиваться. Все-таки «шефиня», а с начальством портить отношения последнее дело.

— У меня такое чувство, что мы все же найдем общий язык и смиримся, говорю я, вставая из-за стола. Улыбка моя при этом, наверное, так лучезарна, что женщина клюет на нее как на удочку:

— А может, и сдружимся.

Чувствую, что опять сейчас начнется стриптиз, и быстренько ретируюсь. Конечно, жаль, что не довелось встретиться с Федором Савельевичем. Но так или иначе, завтра к нему на работу я уже не выхожу. Это дело принципа. Не хочу мараться.

Полупустой трамвай везет меня до площади, теперь надо пересечь ее, пройти небольшой сквер — и я дома: от сквера до подъезда метров триста.