Теперь она со следами пыток лежала в холодном помещении городской больницы.

Как всякая девочка, она любила прихорашиваться перед зеркалом. Сейчас последними приготовлениями перед дорогой на кладбище занимались молчаливые санитары.

Ашот тоже последние дни проводил вне дома. С друзьями, соседями встречались в ресторане на угловой улице. На этот раз за ним увязался его любимец - тринадцатилетний Сурен. "Пошли!" - разрешил Ашот. В ресторане он заказал две порции чахохбили, стакан вина себе и пепси для Сурена. Сидели, как обычно, одни мужчины. Разговор шел о том, как найти убийцу и какую кару для него придумать.

"Я бы с него живьем шкуру спустил!" - включился Ашот и со стуком опустил опорожненный стакан.

"И с моего брата Алика тоже?" - неожиданно спросил Сурен.

Ашот побелел и со злостью прошептал: "При чем тут Алик, глупый ты мальчик!"

Соседи, сидевшие за соседним столом, оцепенели: они услышали разговор. Поднялся коренастый бородач - Самвел: "А ну, мальчик, скажи еще раз, что говорил!"

Сурен посмотрел на папу и прикусил губу. Ашот замахал руками: "Что ты к ребенку пристал, мы о своем говорим!"

"Ты сказал: "С моего брата Алика тоже..."

"Это мы о своем!" - резко ответил Ашот, поднялся и, сопровождаемый молчаливыми взглядами, вышел. Ноги понесли его домой. Жена испуганно глянула на него и все поняла. Алик стоял у окна с задернутой занавеской. Ашот подтолкнул вперед любимого Суренчика, неожиданно отвесил крепкий подзатыльник, от которого мальчик отлетел на середину комнаты. Хозяин дома ничего не успел объяснить: в дверь барабанили.

"Открывай, это полиция!"

"Молчите все!" - упавшим голосом произнес Ашот.

В квартиру ввалились люди в серой форме советской милиции, правда, с новыми, шестиконечными звездочками. За ними - бородатый Самвел и вся публика из ресторана.

"Где этот шакаленок?" - Самвел вырвался вперед. Погибшая девочка была его племянницей.

Алик стоял за занавеской - ни жив ни мертв. Самвел вытащил его, огромной волосатой лапой схватил за чуб и поволок тщедушное тело к выходу. Но полицейские тут же оттеснили бородача, в один миг защелкнули наручники на запястьях юноши.

Народ зашумел. "Тихо, мы его в подвал посадим, от нас не убежит". Начали обследовать дом. Все вызвались быть понятыми и только мешали действиям полиции. Алика поставили на колени, руки за спиной. Ашот упорно бубнил, что это все нелепо; тетя Ася рыдала. Суренчика отвели в соседнюю комнату и там допросили отдельно. Через несколько минут оттуда вышел лейтенант и коротко сказал своим: "На чердак". Поставили лестницу, залезли наверх. На полу, на старом матрасе заметили подтертые следы крови.

Народ прибывал. Известие о поимке убийцы облетело город со скоростью урагана. Когда семью под усиленным конвоем вели к машинам, уже приходилось продираться сквозь толпу. В горотделе полиции всех посадили в разные камеры. Первого на допрос вызвали Алика. Но процедура не удалась. Вокруг здания в мгновение ока выросла, как нахлынувший океанский вал, огромная агрессивная толпа. Требовали начальника полиции. На крыльцо вышел его заместитель.

Впереди, уперев руки в боки, стоял Самвел. "Давай, начальник, выводи Алика Гогуряна. Народ хочет его видеть. Пусть расскажет нам, как убивал девочку!"

Офицер поднял руку и выкрикнул в толпу: "Граждане, разойдитесь! Все преступники получат по заслугам. Но сначала по закону должно пройти следствие, у нас много еще неясных вопросов..."

Последние его слова потонули в гуле.

"Что ты врешь народу! У нас смертную казнь отменили? Да? А этому гаденышу всего 16 лет. Его посадят, потом отпустят!"

"Ты расскажи про свои вопросы родителям девочки!"

"Это моя племянница, ты знаешь?!"

Потом людей пытались утихомирить начальник горотдела полиции, прокурор города. Но слова о законе только распалили народ. Откуда-то из задних рядов, навесом, по-минометному, стали бросать камни. Зазвенели оконные стекла.

В три часа дня над Ахалкалаки закружил вертолет. К нему сразу же рванулась толпа, среди людей было много с оружием.

С борта неловко спрыгнули трое упитанных мужчин. Когда вертолетные лопасти остановились, люди сомкнулись вокруг них, как зеленая ряска на воде после брошенного камня. Один из прибывших назвался заместителем прокурора республики, другой - полковником Министерства внутренних дел, третий представлял некие административные органы.

Прокурорский работник попытался сказать о законном правосудии, но в толпе вдруг произошло будоражащее движение, раздался дикий женский вопль. "Уходите отсюда! Улетайте!" - бородатый мужчина сделал характерное движение автоматом вверх. За ним ступили еще двое вооруженных парней. Люди подошли вплотную. А в задних рядах вдруг стихийно покатился гортанный крик, его подхватили, жуткий рев, проклятия, кулаки, поднятые над трясущимися головами...

Визитеры, изо всех сил сохраняя достоинство, залезли по стремянке на борт, летчик резким движением задраил дверь. Центральная власть "отдала концы".

Вертолет раскрутил серую пыль, как бы в отместку ослепив толпу, и, набирая обороты, ушел в сторону Тбилиси.

Федоины вернулись в отдел полиции. В этом городе все знали друг друга. И молодым армянским парням, надевшим форму грузинской полиции, отнюдь не хотелось защищать "кровавую семью". Против вооруженного народа не попрешь. Тем более все свои. Договорились, что выдадут только Алика Гогуряна.

...Следы наручников на запястьях, подбитый глаз и распухшее ухо - это было еще не самое страшное.

Дверь камеры открылась - с грохотом ударилась в стену. Бородачи с автоматами ворвались, схватили Алика под руки, поволокли к выходу. А там перед зданием - ревущая толпа. Ашот на коленях, с разбитым лицом. Рядом - Ася...

"Народ, народ казнить будет!"

С Алика сорвали одежду, последнее, что он мог осознанно воспринимать, - отца убитой девочки. У него были такие страшные глаза, что у Алика окоченела душа.

Потом была человеческая мясорубка: удары сыпались со всех сторон. После чего под восторженный гул юного преступника кастрировали, отрезали уши, нос...

Это был последний день, когда по всем законам надо было хоронить измаявшееся на земле маленькое тело. Пока шли последние приготовления к похоронам, на главной площади Ахалкалаки с самого утра развивалось свое жуткое действо. Еще недавно здесь на постаменте стоял памятник Ленину, к которому в торжества регулярно возлагали цветы. В одночасье не стало ни цветов, ни самого "божества". Армянская диаспора постановила сковырнуть его за ненадобностью и в соответствии с историческим моментом. Остался голый постамент. Теперь путь народу освещал фонарь на столбе. Кто-то предложил затащить преступника на этот постамент и привязать к столбу. Один из федоинов, передав автомат товарищу, вскарабкался наверх, мальчишку вмиг подняли, бросили веревку. Бородач привязал Гогуряна к столбу, скрутив руки сзади.

Бессмысленным взглядом Алик взирал на толпу, возможно, не слыша даже истошных криков и проклятий в свой адрес. Перед экзекуцией его заставили выкурить косяк с анашой. Так, в полной прострации, он простоял четыре часа.

Весь город вышел хоронить несчастную девочку. В процессии шли одни мужчины, а немногие женщины ждали на кладбище. Черный гроб покачивался над черными от скорби лицами... В городе назревало что-то тягостное и непредсказуемое.

Когда приблизилась похоронная процессия, Алика освободили от пут и пинком сбросили вниз, потом привязали к автомобилю. Некоторое время он плелся за толпой, покорно принимая многочисленные удары. Его тело было в крови, лицо обезображено. Из одежды на нем остались лишь окровавленные трусы. Но ни у одного человека он не вызывал сочувствия.

Далее процессия разделилась: убийцу повели к старой крепости, которая возвышалась на горной круче. Там догорала легковая машина дяди Ашота. Ту же участь готовили племяннику. Уже подтащили кучу досок, хвороста, на которых собирались сжечь Гогуряна живьем. Наготове был и бензин. Распоряжался Самвел. Кто-то плеснул из канистры, ярко вспыхнуло пламя. И только сейчас приговоренный почувствовал боль, с диким криком рванулся, побежал к обрыву. Но короткая автоматная очередь подрубила его.