Что такое паровозная колонка, я знаю - была такая неподалеку от дома, где я жила. Иногда мы, ребятишки, из баловства, если поблизости не было железнодорожников, включали вентиль, и вода обрушивалась вниз - холодная мощная струя, под напором которой было трудно устоять. Мы представляли, что стоим под настоящим горным водопадом (собственно, ради этого и включали колонку), и с громкими воплями выплясывали какой-то дикий танец. И когда Полина Михайловна рассказывала о давнем «банном» дне, у меня перед глазами возникла картина: худенькие, перепуганные, грязные ребятишки, чуть не падая от мощи ледяной струи толщиной в их тела, запрокидывают вверх головы и пьют, пьют, пьют…
Не мудрено, что потом дети стали умирать десятками - одни опились, словно лошади, другие умерли от расстройства пищевода, ведь вода в колонке была неочищенной технической.
Детдом, куда привезли Полину, был переполнен. В военное время худо взрослым, и во сто крат хуже детям - от тоски по родным, от страха, который не покидал их, от детских разборок, ведь дети все свои проблемы в своем кругу решают кулаками, от голода, который подтачивал их организм.
- Есть нам хотелось каждую минуту, - вспоминает Полина Михайловна. - Летом еще было сносно - возле детдома был огород, а осенью и зимой очень голодно. Принесут нам на подносе нарезанный хлеб, и мы все бросаемся, хватаем его. Кто успел, тот и съел, а кому - одни крошки. Мне чаще всего доставались крошки, потому что я слабенькая была. Из жидкого давали какую-то баланду, от которой животы болели. Осенью собирали мерзлую картошку, делали крахмал и варили сами же - черное такое, клейкое варево. Я научилась прясть и вязать, потому иногда пряла да вязала для воспитательницы, за это она платила мне солью. И все равно однажды я чуть не отравилась из-за этого крахмального клейстера. Ну а для воспитательницы главное было, чтобы мы хорошо учились, а как питались, всем ли доставалось, ее не волновало. В детдоме я жила четыре года, пока мама не нашла меня. А когда она приехала, то радости моей не было предела. Вот мама и рассказала о судьбе братьев.
Окончив школу, Полина выучилась на шофера, вышла замуж. Встречалась она с Алексеем около года, поняла, что парень он хороший, надежный, и когда посватался, то согласилась выйти за него замуж. И не ошиблась - вот уже пятьдесят лет они вместе. Вырастили двоих детей - Людмилу и Сергея.
Судьба каждого из нас сводит с кем-то в определенное время, вот и Пановы жили в Красноармейске в то же самое время, когда там находилась Лидия Великая. Полина работала на том же заводе, где работал и отец Лидии Алексеевны, а вот, поди-ка, друг друга они не знали. Что - Великая! Полина Михайловна не была знакома даже с Валентиной Викторовной Гуриной, когда обе работали на подшипниковом заводе в Волжском. Но пришло время, и они встретились, и ни одна не жалеет о том.
Ну а что Пановы долго искали место, где можно было бы осесть навсегда, так ведь не только рыба ищет место, где глубже, человеку свойственно искать, где ему лучше. Жили они в нескольких селениях Саратовской области, на Псковщине. Узнав о молодом городе на Волге, решили поехать туда. Долго маялись по квартирам, пока Полине Михайловне за отличную работу на заводе резиновых технических изделий не дали трехкомнатную квартиру. Там она работала, пока не подошел пенсионный возраст. Довелось поработать и на заводе органического синтеза. Еще владеет она и профессией сварщицы. И сын Сергей тоже стал сварщиком. Но лучшей профессии, чем шофер, для Полины Михайловны до сих пор нет. Совсем как для девушки-таксиста из старого-престарого фильма «Лушка», для той ее работа тоже была самой лучшей на свете, а дорога - самой лучшей подругой. «Еду я, и даже не знаю я, куда приведет дорога меня», - пела девушка-таксист. Полина Михайловна пела иные песни, но вот жизненная дорога, словно нить Ариадны, привела ее в город Волжский и в хор «Зоренька». И Полина Михайловна ничуть о том не жалеет.
НЕМЕЦ ДОЛЖЕН ЕЙ ТРИ ХАТЫ
- Моя дочь Светлана, - сказала Анфиса Пантелеевна Пилипенко, - говорит, что немец ей должен три хаты. «А почему?» - спрашиваю. Она отвечает: «Дом, где ты родилась, немец сжег, в Волгограде, где потом жила - сжег, хату моего отца на Кубани тоже сжег. Вот и выходит, что немец у меня в большом долгу».
Да уж, фашисты мало кому из россиян не должны - нет в стране, пожалуй, семей, где никто не пострадал бы во время войны, не терпел лишения после. Она - боль наша, память наша, она будет жива в нас, пока живы ее современники - солдаты-ветераны, их дети, внуки. Потом, конечно, война отойдет далеко-далеко и для правнуков Сталинградское сражение будет тем же, как, например, Куликовская битва для нас - легендой, может быть, ничто и не ворохнется в душе, дескать, было и было.
Анфиса Пантелеевна родилась в 1930 году в Баскунчаке. Она была шестым ребенком в семье Книжниковых. Мать плохо помнит, потому что Мария Ильинична рано умерла. Пантелей Иосифович женился вновь, ведь этакую ораву надо обиходить. Однако Иоганна (так звали мачеху) тоже умерла перед самой войной, и дети разбрелись по свету - иначе и не скажешь. Старшая сестра, жившая в Сталинграде, взяла к себе Анфису. Ее муж был летчиком, и едва началась война, он сразу же оказался на фронте. Фашисты уже приближались к Сталинграду, впереди них бежали слухи, да и в прессе было немало материалов о том, как оккупанты издеваются над советскими людьми, особенно не щадят семьи офицеров, расстреливают всех от мала до велика. И сестра в большой истерике сожгла все фотографии мужа да вдобавок ко всему заболела - признали туберкулез, спровоцированный, видимо, нервным расстройством, и неудивительно, что вскоре она умерла, так и не увидев немцев. И осталась Анфиса с трехлетним племянником Геночкой на руках.
При первых бомбежках детей эвакуировали в степь, в сторону Эльтона - там обосновались в землянках сталинградские беженцы. Горящий город был виден им, словно на ладони - несколько суток светилось над ним зарево. Немцы бомбили Сталинград, не оставляя в покое и «степняков», потому что неподалеку шла железная дорога. Немецкий летчик подбивал паровоз, тут же начинала полыхать цистерна с горючим, детонировали боеприпасы: эшелон горел потом, стрелял несколько суток, пока наступала возможность сбросить его с путей. Мальчишки искали патроны, находили и гранаты, кричали: «Ложись!» - и взрывали гранаты. А пороховые стержни вообще лежали в углах землянок, словно макароны - их использовали вместо спичек.
Немецкие летчики иногда просто летали над самой головой детей, которые пасли колхозную скотину, пугали их стрельбой, но, как ни странно, Анфиса не помнит ни одного случая, чтобы ребятишки подорвались на гранате или были застрелены.
Анфиса с племянником жила в землянке, где разместились три семьи с детьми. Анфисе с Геночкой выделили кровать у входа, где они спали вдвоем. Взрослые к ним относились хорошо, но Анфису считали главой семьи, потому ей мало выпадало поиграть со сверстниками, она имела, как и другие женщины, определенные обязанности по содержанию землянки в порядке. Конечно, тринадцатилетней девочке было, однако она сейчас очень благодарна своим взрослым соседям по землянке, за то, что научили ее многому, может быть, ей уделяли внимания даже больше, чем собственным детям.
В 1944 году Анфису разыскал отец Гены. Он увез мальчика в Эстонию к родителям, Анфису определил к своим знакомых в Эльтоне. Они устроили девочку на работу в «Заготзерно», и это помогло выжить не только ей, но и тем, кто ее приютил - крадче Анфиса, рискуя, что поймают, приносила домой горсточку-две зерна, и это в голодное время было весомой прибавкой к общему столу.
Получив паспорт, Анфиса получила и возможность выбирать место работы. Она смогла устроиться в буфет и стала полностью содержать себя. Одновременно училась в вечерней школе, потому что понимала - ей надеяться не на кого, а довоенные четыре класса улучшение в жизни не сулили. Ну а кроме того постоянно занималась на каких-либо курсах. А потом объявился дядя, который, хотя и был сводный брат отца, Анфису признал близкой родней и увез в Краснодар, тем более что девушка была уже вполне самостоятельным человеком.