Голод начался после освобождения Сталинграда, потому что не было ни зерна на посев, ни семян овощей. Анну Ивановну Шелкову, которая считалась грамотным человеком и была в колхозе счетоводом, назначили бригадиром посевной бригады. Посевное зерно наскребли по дворам - после первой бомбежки уцелела церковь, превращенная в амбар, и люди растащили по дворам зерно, спрятали по ямам. Эти захороны обнаруживали, зерно забирали.
Бригаду вывезли в поле, а люди голодные. Они воровали зерно, уходили в степь и варили в котелках кашу. Анна Ивановна бросалась всем телом на мешки, совестила подчиненных, дескать, если не думаете о севе, так хоть меня пожалейте, ведь посадят за недостачу. Она еще не знала, что ее недостача и так планировалась недобросовестным кладовщиком - мешки были с недовесом. И посадили бы Шелкову, если бы не вернулись к тому времени искалеченные сыновья. Их взяли в армию, и не прошло года - оба вернулись.
Петра комиссовали после ранения в ногу, руку и живот. У Петра рука так и осталась крючковатой, а пищевод укоротили раза в два. Саша выжил чудом. Он был ординарцем, исполнял различные поручения командира и однажды ночью случайно пересек линию фронта, понял это лишь услышав вражескую речь. Он - назад. Тут его и ранило в руку. В бессознательном состоянии Сашу на следующую ночь подобрали санитары, решили, что мертв, уложили в штабель трупов. Очнувшись, Саша застонал, его услышали, вытащили, но руку пришлось ампутировать - началась гангрена. И в то время, когда мать работала в поле, на плечах тринадцатилетней девочки было трое инвалидов - братья и сестра. Маша доила коз и носила продавать молоко (за 15 верст!) в Сталинград. На вырученные деньги покупала пшено за 200 рублей стаканчик, варила кашу. Братья потом, как инвалиды, встали на учет в Сталинградском военкомате, им предоставили места в общежитии, назначили пенсию. Анна Ивановна, счастливо избежав суда, тоже перебралась с дочерьми в Сталинград. Они стали жить в маленьком домишке, приобретенном на деньги, вырученные от продажи дома в Ерзовке. Маша стала учиться в школе, а старшая дочь вновь устроилась работать на тракторный завод. Там же, на тракторном, после окончания семи классов стала работать в сталеплавильном цехе и Маша. Работала и училась в вечерней школе.
Сталеплавильный цех был большой, грохочущий, сверкающий расплавленным металлом. Маша сначала работала связисткой на цеховом коммутаторе, а потом - оператором на пульте контроля за плавками. Их печь была комсомольской, всегда побеждала в соревновании. Правда, как считает сейчас Мария Ильинична, иной раз и показушным было это соревнование, потому что на их печь в первую очередь всегда подавали шихту, создавая условия для бесперебойной работы. Это сейчас понимает, что хорошее дело - честное соревнование - испоганено было, как и коллективизация, карьеристами-показушниками (ведь и на них падал отблеск славы передовиков), а тогда не задумывалась, почему их бригада ходит в передовиках, просто нравилось быть на виду, иметь хороший заработок и постоянные премии.
Жизнь сурово обошлась с семьей Шелковых: Илья Сергеевич погиб, сыновья искалечены, дочери повторили судьбу Анны Ивановны, выйдя замуж лишь потому, что возраст подошел да братья на том настаивали. У обеих мужья оказались не идеальными, семьи распались. Но несмотря ни на что, все Шелковы сохранили душевную чуткость и не замкнулись в себе. Более того, они все - люди увлеченные. Петр, например, любит столярничать, а Саша левой рукой рисует. В квартире у Марии Ильиничны висит копия картины И. Шишкина «Три медведя», которую нарисовал Саша, а Петр вставил в багетную раму.
Мария Ильинична занималась в свое время на курсах художественного вязания, несколько лет общалась с последователями Иванова, ежедневно обливалась водой или плавала в реке. А сейчас поет в хоре «Зоренька». Ей важно быть причастной к содружеству тех, кто, как и она, вероятно, прокручивает мысленно свою киноленту памяти.
НИТЬ АРИАДНЫ
Люди живут не только семьями, а друзья познаются не только в беде. Чаще всего люди объединены работой или общими интересами - только диву иной раз даешься, каким необъяснимым образом они оказываются вместе, словно невидимая нить ведет их по лабиринту жизни и выводит наконец туда, где обретают они душевный комфорт. И я совсем не удивилась, когда Полина Михайловна Панова сказала, что родилась в городе Порхов Псковской области. В «Зореньку» же ее привела любовь к песне, а до этого пела она в хоре Сивко и в хоре инвалидов «Надежда». Но хор Сивко распался, выйти из «Надежды» ее вежливо попросили, потому что Полина Михайловна не инвалид. Но, скорее всего, это произошло потому, что находилась она еще в «лабиринте», а «нить Ариадны» вела ее именно к «Зореньке» и конкретно к Нине Тимофеевне Поповой - о хоре и ее руководителе Полине Михайловне рассказала дочь Людмила, которая несколько лет поет в «Гаудеамусе».
Прежде, чем Полина Михайловна Панова попала в Волжский, ей пришлось немало поколесить по стране. Была б ее воля, она сделала бы это в самом буквальном смысле - на колесах автомобиля, потому что самая ее первая и на всю жизнь любимая профессия - шофер. Она до сих пор садится сама за руль автомобиля, чем радует мужа Алексея Григорьевича - сиди себе да по сторонам поглядывай, а за дорогой пусть следит семейный штатный шофер - Полина Михайловна. Собственно, они и познакомились потому, что работала водителем в поселке Чкалово Саратовской области, где жил Алексей Панов, и куда семью Полины Гусаровой занесло военным ветром.
Гусаровы жили в Порхове до самой войны. Отца Полина не помнит - умер совсем молодым, оставив на руках жены Александры Михайловны шестерых детей. Она работала портнихой в Ленинграде, видимо, на кожевенной фабрике, потому что привозила с работы кусочки выделанных шкур и шила из этих клочков шубки своим детям. Работа у нее была, как сейчас бы сказали - вахтовая: всю неделю, иной раз и больше, она работала на фабрике, домой приезжала только по выходным. А по хозяйству главной была старшая дочь Антонина, которая уже училась в педучилище. Кроме Антонины и Полины были еще мальчики Женя, Сережа.
Когда началась война, Полине было 11 лет, однако помнит она войну смутно, наверное, потому, что было страшно ребятишкам переживать бомбежки без матери. Едва начинала завывать сирена, братья хватали за руку младшую сестру и мчались прятаться в подвал. Но однажды после очередной бомбежки детей вывели из подвала, усадили в машины и отвезли на вокзал. Почему взрослые так сделали, Полина не знает, может быть, посчитали их сиротами, раз прятались от бомбежки без матери.
Полина оказалась в вагоне одна - без братьев и сестры. Это уж потом Александра Михайловна рассказала ей, что случилось с остальными. Она приехала домой, а там пусто. Соседи ничего не могли объяснить, и она бросилась в милицию с плачем: «Где мои дети?» Там тоже толком ничего не знали, потому Александра Михайловна и Антонина стали разыскивать ребят самостоятельно. Выяснили через некоторое время, что старшего Сергея взяли в армию, он погиб. Женю и Толю определили в ремесленное училище. Женя до сих пор считается без вести пропавшим, а вот Толю нашли - умер в училище. Про Полину сообщили - отправили в детдом, но куда - неизвестно, тоже, вроде бы как без вести пропала.
Мать есть мать, она не верит в гибель ребенка, пока не удостоверится в его смерти сама, потому вопреки всему Александра Михайловна продолжала разыскивать младшую дочь. Десятки писем и запросов отослала во все стороны (в то время ее эвакуировали в Саратовскую область), и наконец отыскался след, он привел ее на станцию Зуевка, в детдом, который находился в поселке, расположенном неподалеку от станции. Но в какой это было области, Полина Михайловна не помнит.
Что было до детдома, Полина Михайловна тоже почти не помнит - столь велик был шок от разлуки с родными.
- Помню посадку в вагоны - бомбежка, дети плачут, цепляются за юбки матерей, те тоже плачут. Почему-то эвакуировали одних детей, видимо, хотели спасти в первую очередь нас, а потом уж взрослых. Помню еще дорогу. Мы долго-долго ехали, бывало, эшелон начинали бомбить, и тогда взрослые, которые сопровождали нас, выгоняли всех из вагонов, и мы бежали подальше от состава и прятались, где кто мог. Кормили нас плохо, воды совсем не давали. На одной из станций нас решили помыть и стали небольшими группами подводить к колонке, из которой закачивали воду в паровозы, и мы, оказавшись под струей воды, думали не о том, как вымыться, а старались напиться.