Изменить стиль страницы

На их счастье им встретилась соседка, у которой отец был лесничим и жил в лесу в небольшой избушке. Вот в той избушке и обосновались вместе с ними двенадцать семей. Теснота ужасная, если лягут спать - ногу поставить некуда, обязательно на кого-либо наступишь. А потом армия пошла в наступление, стали освобождаться солдатские землянки, беженцы заселились туда. В каждой землянке обосновалось по 4-5 семей. Сыро, грязно, холодно. Скарлатина начала детей косить одного за другим. А в ту землянку, где жили Смусевы, болезнь не вошла. Все удивлялись, а секрет, наверное, был прост - все жильцы землянки питались кашей из ячменя, который Пелагея выменяла на свою швейную машинку.

Когда немцев отогнали от Красноармейска, беженцы вернулись в свой дом - пустой, захламленный. Хоть в доме Смусевых и располагался штаб, но мужчины - есть мужчины, в то смутное военное время они не особенно следили за сохранностью чьей-то собственности, потому с легкой душой пустили всю мебель на топливо.

Засучила Пелагея рукава и вместе с девчонками выгребла грязь, вымыла все, стены побелила, изгородь поправила. И стали жить: хоть пустой, да свой угол. И вновь ангел-хранитель позаботился о них - к ним определили на постой какого-то важного командира, и тот помог Пелагее устроиться на работу в офицерскую столовую. Оттуда украдкой приносила она детям в глиняной мисочке еду, да еще паек давали - 400 граммов хлеба на всех. Этого хлеба всегда не хватало, и дети придумали варить из хлеба кашу - размочат его в воде и сварят.

- Помню, еще до эвакуации, как начнется бомбежка, мама (она была набожная) заставляла нас молиться: «Говорите, дети - Господи, спаси нашего папу от раны, от смерти, чтобы вернулся он домой живым и здоровым». А у нас получалось: «Гободи, спаси нашего папу! Мама, дай хлеба, вот такусенький кусочек, вот столечко…» - и показываем ей полноготка. А когда у нас военный начальник появился, то мама почему запрещала нам при нем просить есть. Сестры как-то сдерживались, а меня вечно разбирало, вот я и начинала канючить: «Мам, дай хлеба». Мама мне моргает, дескать, помнишь я говорила - молчи. А я в ответ: «Что ты моргаешь? Дай хлеба!» В общем, перезимовали мы, наголодались так, что думали - никогда не наедимся досыта. И вот еще что интересно, видимо, права была мама, Бог нас и в самом деле хранил. Еще до эвакуации такой случай был. Мы сначала во время бомбежек не знали, что делать. Кто бежал в окоп, а кто-то дома лез под кровать. И вот одна соседка во время бомбежки залезла под кровать вместе с детьми - десятилетним сыном и грудной девочкой. А тут бомба разорвалась рядом со стеной их дома. И вот видим мы из окопа, как они к нам бегут, мальчишка на вытянутых руках сестру несет, а у той голова на ежа похожа от застрявших там стеклянных осколков, и кровь льется рекой. Страшно даже сейчас это вспоминать, а уж как видеть-то было страшно! Девочка та выросла глухонемой из-за этих ран. Так вот, 23 августа в страшный самый для Сталинграда день, Лена, средняя сестра, пошла вместе с подругой в магазин, где продавали конфеты и сахар. Они отстояли огромную очередь, и вдруг Лена заявляет: «Пойду домой». Подруга стала ее уговаривать, мол, что ты пойдешь, ведь осталось человека три перед нами, а Лена свое - устала, есть хочу, пойду домой. И ушла. Только во двор нашего дома вошла, как раздался рев моторов, небо все потемнело - там, как огромная стая воронья, самолеты летели. И началось! Лена вместе с нами была в укрытии, а в магазин попала бомба, и все, кто там был, и Ленина подруга, погибли. К чему я это говорю? К тому, что у каждого своя судьба.

Однако судьба не была благосклонна ко многим сталинградцам. По данным Генерального Штаба в оборонительный период Сталинградского сражения, то есть с июля до дня официальной эвакуации погибло на фронте 323 тысячи 800 человек, среди них и Тарас Смусев.

Вскоре после возвращения жителей, по улице сплошным потоком погнали пленных немцев. Грязные, оборванные и голодные, они часто падали на дороге, трупы тут же бросали на обочине. В доме неподалеку от Смусевых поселили пленных, которых заставляли убирать и хоронить трупы. Они часто висели на заборе и просили: «Клеб маль-маль», - и смотрели жалобно в глаза взрослых, а те, может быть, и рады были что-то подать, ведь русские люди отходчивые и жалостливые, да самим есть было нечего. Ребятишки же смеялись над пленными, дразнили их - они не понимали еще, что такое милосердие. Впрочем, осуждать ребят за это тоже трудно, потому что натерпелись они горя, многие уже были сиротами, а виновники этого - вот они, за забором, и не самоуверенные и жестокие, какими были в начале войны, а жалкие и униженные. Когда вернулись хозяева дома, пленных перевели, а весной из того двора вдруг поплыл тошнотворный трупный запах. Оказалось, что подпол дома был битком набит трупами - их туда сбрасывали сами пленные немцы. Хозяева в ужасе покинули дом, вернулись обратно несколько месяцев спустя, когда подвал был очищен, продезинфицирован, а сам запах выветрился.

- И вот той весной мама уволилась из столовой и начала заниматься, как сказали бы сейчас, коммерцией. Она покупала на базаре старые простыни, красила их в черный цвет и шила стеганые ватные брюки и телогрейки. Потом свои изделия меняла в деревнях на продукты. Часть продуктов тратила на покупку материала и ваты, часть оставляла на пропитание. Стало нам легче жить, даже старушка-соседка как-то сказала маме, ты, мол, Пелагея, счастливая, твои дети хоть и не досыта, а хлеб едят. А то, что ей удавалось нас прокормить с большим трудом, надрывая свое здоровье, в расчет соседи не брали. Да и разными были эти поездки - удачными и не очень, ведь разные были деревни. Одни стояли в стороне от военных дорог, там жили неплохо и после войны. А по иным селам дважды прошла армия - немецкая, а потом наша, так там было голодно. Потому в разоренных деревнях, особенно на Украине, мама с подругами сами подкармливали детей.

Когда мама уезжала, мы оставались одни. Нина, старше меня на 9 лет, вела хозяйство, готовила еду, мы ее должны были слушаться, как будто это - мама. Лена была старше на 7 лет, она работала во дворе - воду носила, а бадейка-то полутораведерная. Лена же и дрова пилила да колола. Ну а меня, маленькую, жалели, я училась в школе. Сестры рано начали работать, не до учебы было, а я школу все-таки окончила. Училась отлично, мечтала о дальнейшей учебе, а мама посоветовала поступить в швейную мастерскую, швея, мол, всегда будет кусок хлеба иметь. Я понимала, что мама и впрямь нас тем подняла на ноги, что умела шить да вязать, потому спорить не стала и пошла работать. Мама наша умелая была, выполняла и женскую, и мужскую работу. Мы у нее многому научились. Смотрю на сегодняшнюю молодежь, и как она не похожа на нас! Мы были, как маленькие старушки, нам не надо было напоминать, что вот следует огород полить, надо забор починить. Мы это видели и делали все сами, потому что надеяться было не на кого.

В 1959 году Надя вышла замуж и стала Анненковой. Через год родилась дочь, которую сначала хотели назвать Наташей, но муж вернулся из ЗАГСа после ее регистрации и сказал: «Ну какая она Наташа, если ты у меня - Надежда? Пусть будет Любовь». А когда у Любы родилась дочь, то сомнений не было в выборе ее имени - Вера. Вот и живут они с Любовью к друг другу, с Надеждой и Верой в будущее. И невидимый Ангел-хранитель, помогавший всю жизнь Пелагее Федоровне, распростер свои крылья и над ними.

Анненковы приехали в Волжский в 1963 году. Сняли на Рабочем квартиру - приспособленный под жилье подвал. Надежда работала в «Сталинградгидрострое» табельщицей, а Виктор - на шинном заводе. И вот ушли они однажды на работу, дочь все еще спала. Когда Люба проснулась, ее в комнату к себе взяла хозяйка - девочку оставляли на весь день с ней. А через полчаса грянула беда - прорвало очистные сооружения, которые находились за поселком, и вода хлынула в подвал Анненковых, затопила его до самого верха.

За лето подвал просушили, отремонтировали. Хозяин даже воду провел туда. И надо же такому случиться, что весной, в день рождения Любы - 28 марта, подвал опять затопило - на сей раз туда прорвалась вешняя вода. Остались почти в том, что на себе было. Пошли к директору шинного завода с просьбой оказать помощь, а тот сказал, что не имеет возможности помочь материально, тем более дать квартиру. Пошли в горисполком. Там не отказали и выписали… 150 рублей.