– Ах, это Сульт! Это самый упрямый человек в целом мире! Он вечно спорит с императором. Тот красавчик рядом с ним – Жюно, а около входа стоит Бернадот.

Я с глубоким интересом взглянул на этого авантюриста, который из простых рядовых попал в маршалы, но не удовлетворился получением маршальского жезла, а захотел завладеть королевским скипетром. И можно сказать за него, что он скорее наперекор Наполеону, чем с его помощью, достиг трона! Каждый, смотревший на его резкое, изменчивое лицо, выдававшее его полуиспанское происхождение, читал в его загадочных черных глазах, что судьба сулила ему совершенно особенную участь. В среде всех этих гордых, могущественных людей, окружавших императора, никто не был так богато одарен им, но ни к кому, ни к чьим тщеславным замыслам, император не питал болшего недоверия, чем к Юлию Бернадоту!

И все эти гордые люди, не боящиеся ни Бога, ни черта, по словам Одеро, трепетали перед усмешкой или гневом маленького человека, который правил ими! Пока я наблюдал за ними, внезапная тишина наступила в приемной. Все смолкли, точно школьники, застигнутые врасплох неожиданным приходом учителя! Сам император стоял у растворенной двери своей главной квартиры. Даже без этого вдруг воцарившегося молчания, без шарканья ног, вскакивавших со скамей, я вдруг как бы почувствовал его присутствие. Его бледное лицо словно притягивало к себе и, хотя одет император был самым скромным образом и не выделялся ничем особенным, – он сразу обратил бы на себя ваше внимание.

Да! Это был он, с его толстыми, округленными плечами, в зеленом сюртуке с красным воротником и обшлагами, в знаменитых белых рейтузах, плотно обтягивавших красивые стройные ноги; сбоку висела его знаменитаяю с позолоченным эфесом сабля, вложенная в черепаховые ножны. Император был без фуражки, что позволяло видеть покрытую рыжевато-каштановыми волосами голову. Под мышкой он держал треуголку, украшенную небольшой трехцветной розеткой, всегда воспроизводимой на его портретах. В правой руке он держал маленький хлыст для верховой езды с металлической головкой. Он медленно шел вперед с неизменяющимся выражением лица, с глазами, устремленными в одну точку, словно измерявшими что-то. Неумолимый, он представлял в этот миг истинное олицетворение рока! – Адмирал Брюикс!

Я не знаю, заставил ли этот голос кого-нибудь кроме меня, содрогнуться всем телом. Никогда я не слыхал более резкого угрожающего и зловещего голоса. Бросив взгляд по сторонам из-под нахмуренных бровей, император остановился, точно пронизывая всех своим острым взглядом. – Я здесь, Ваше Величество!

Моряк средних лет, с какой-то неопределенной, сыроватой внешностью, отделился от толпы. Наполеон с таким угрожающим видом сделал два-три шага к нему навстречу, что я видел, как щеки моряка побелели, и он беспомощно оглянулся по сторонам, точно ища поддержки.

– Почему вы, адмирал Брюикс, – крикнул Наполеон самым оскорбительным тоном, – почему вы не исполнили моих приказаний прошлой ночью? – Я видел, что приближался шторм, Ваше Величество… Я знал, что… Он так волновался, что с трудом выговаривал слова.

– Я знал, что если идти дальше около этого неизменного берега… – Кто дал вам право рассуждать? – с холодным пренебрежением крикнул Наполеон – вы знаете, что ваши суждения не должны идти вразрез с моими! – В деле мореплавания…

– Безразлично, в каком деле!

– Разыгрывалась ужаснейшая буря, Ваше Величество!

– Как! Вы и теперь осмеливаетесь спорить со мною?!

– Но если я прав?

Полная тишина воцарилась в комнате. Томительная тишина, которая наступает всегда, когда многие, притаив дыхание, ожидают чего-то, что должно произойти. Лицо Наоплеона было ужасно; его щеки приобрели какой-то мутный, землистый оттенок, все мускулы были страшно напряжены. Это было лицо эпилептика, судорожно искривлявшееся.

С поднятым хлыстом он направился к адмиралу.

– Ты наглец! – прохрипел он.

Он произнес итальянское слово coglione, и я ясно видел, что чем он больше забывался, тем его французский язык имел все более ясно-выраженный иностранный акцент. На мгновение, казалось, он готов был ударить моряка этим хлыстом по лицу. Тот отступил на шаг и схватился за саблю. – Берегитесь, Ваше Величество! – задыхаясь, прохрипел оскорбленный адмирал.

Всеобщая напряженность достигла высшей точки. Все ждали чего-то. Наполеон опустил руку с хлыстом и стал кончиком его похлопывать себя по сапогу.

– Вице-адмирал Магон, – сказал он, – я передаю вам командование флотом. Адмирал Брюикс, вы покинете Францию в 24 часа и отправитесь в Голландию! Где же лейтенант Жерар?

Мой спутник вытянулся в струнку.

– Я приказал вам немедленно доставить monsieur Луи де Лаваля из замка Гросбуа!

– Он здесь, Ваше Величество!

– Хорошо, идите!

Лейтенант отдал честь, молодцевато повернулся на каблуках и удалился. Император обернулся ко мне. Я много раз слышал о том, что некоторые обладают глазами, которые, казалось, проникают все ваше существо, – его глаза были именно такими, я чувствовал, что он читал мои сокровеннейшие мысли. Но на лице Наполеона уже не было и следа того гнева, который искажал его черты за минуту до этого; оно выражало теперь самую теплую приветливость.

– Вы приехали служить мне, m-r де Лаваль?

– Ва, Ваше Величество!

– Но вы ведь долгое время не желали этого?

– Это зависело не от меня.

– Ваш отец эмигрант-аристократ?

– Да, Ваше Величество!

– И приверженец Бурбонов?

– Да!

– Теперь во Франции нет ни аристократов, ни якобинцев. Мы все французы объединились, чтобы работать для славы отечества. Вы видели Людовика Бурбона?

– Да, мне пришлось один раз видеть его!

– Его внешность не произвела на вас особенно сильного впечатления? – Нет, Ваше Величество, я нахожу, что это был очень изящный и приятный человек, но и только!

На мгновение искра гнева промелькнула в этих изменчивых глазах, затем он слегка потянул меня за ухо, говоря:

– Monsieur де Лаваль, вы не созданы быть придворным! Знайте, Людовик Бурбон не получит обратно трона уже только за распространение прокламаций, которые он усиленно пишет в Лондон и подписывает просто Людовик. Я нашел корону Франции, лежащей на земле и поднял ее на конец моей сабли! – Вашей саблей вы возвысили Францию, Ваше Величество, – сказал Талейран, стоявший все время за его плечом.