– Monsieur Луи де Лаваль? – спросил он, осматривая меня с головы до ног.

Я холодно ответил на его приветствие, потому что разделял вполне неприязнь моего отца к этому расстриженному священнику и вероломному политику. Но его манеры были исполнены такой вежливой приветливости, что трудно было не ответить любезностью.

– Я хорошо знал вашего кузена де Роган, – сказал он, мы были с ним два образцовых бездельника, когда весь свет смотрел так легко на то, что имеет теперь такую важность. Вы, вероятно, родственник кардиналу Монморанси де Лаваль, моему старому другу? Я слышал, что вы приехали, чтобы служить нашему императору?

– Да, я именно для этого приехал сюда из Англии, сэр!

– И сразу же должны были пережить различные злоключения в компании с энергичным полицейским шпионом и двумя якобинцами в уединенной хижине на болоте. Вы могли убедиться, какая опасность грозит императору, и это должно побудить вас еще с большим рвением отдаться службе. Где ваш дядя Бернак?

– Он в замке Гросбуа.

– Вы хорошо его знаете?

– Я видел его только один раз!

– Он весьма полезен императору, но… но… – он наклонил голову к моему уху, – он вас ждем более существенных услуг, monsieur де Лаваль! – сказал он и с поклоном пошел обратно через палатку.

– Да, мой друг, для вас готовится какое-то очень высокое и ответственное дело, – сказал гусар, – monsieur Талейран даром не теряет своих поклонов и улыбок. Он знает наперед, куда дует ветер, и я предвижу, что благодаря вам, мне, очень возможно, удастся получить чин капитана в будущей компании. Однако, военный совет окончен!..

И, когда он говорил, дверь, ведшая внуть дома, открылась, чтобы пропустить небольшую группу людей в темно-синих сюртуках с золотыми значками в виде дубовых листьев, – значок маршалов Франции. Все они, за исключением одногою были люди едва достигшие зрелого возраста; в другой армии людям такого возраста было бы необыкновенным счастьем состоять командирами полков; но беспрерывные войны давали широкую возможность отличиться и сделать блестящую карьеру даже самому простому солдату. Все они держали под мышкой треугольные, выгнутые шляпы и, опираясь на сабли, шли, тихо переговариваясь между собою.

– Вы происходите из хорошей фамилии? – спросил гусар.

– Я последний представитель знаменитого рода де Лавалей. В жилах моих течет кровь де Роганов и Монморанси!

– Я понял все теперь! Но позвольте сказать вам, что все, которых вы видите здесь, все эти люди, возвысившиеся при императоре, были прежде, один – половым, другой – конртрабандистом, третий – бондарем, а вон тот – маляром! И таковы все они: Мюрат, Массена, Ней и Ланн!

Будучи аристократом в душе, я все же преклонялся перед этими именами и попросил его указать мне каждого из них.

– О, да тут много знаменитых вояк, – сказал он, – но тут есть также много млодых еще офицеров, надеющихся превзойти их впоследствии, – многозначительно прибавил лейтенант, нещадно теребя свои усы, – смотрите, там направо Ней!

Это был рыжий, коротко остриженный человек с резко выдававшимся подбородком, как у одного английского борца, виденного мною однажды. – Он слывет у нас под именем Красного Петра, а иногда его зовут красным львом армии, – сказал гусар. – Его считают самым храбрым человеком в армии, хотя я знаю многих более храбрых, чем он! Надо отдать ему, однако, справедливость: он прекрасный полководец.

– А кто тот генерал рядом с ним? – спросил я, – и почему он держит голову несколько набок?

– Это генерал Ланн, а голову он слегка пригибает к левому плечу, потому что был контужен при осаде Сен Жан д'Акр. Он родом гасконец, как и я, и я боюсь, что он дает повод обвинять наших соотечественников в болтливости и придирчивости. Но вы улыбаетесь?

– Нет, это вам показалось!

– Я думал, что мои слова рассмешили вас. Я уже решил, что вы и в самом деле поверили, что гасконцы обладают этими недостатками, тогда как я считаю, что у нас безусловно лучшие характеры, чем у французов других провинций, и готов всегда с саблей в руке закрепить свое мнение. Но скажу вам, что Ланн очень ценный человек, хотя, конечно, немножко не в меру вспыльчивый и горячий. Рядом с ним Ожеро!

Я с любопытством посмотрел на героя Кастильоне, который принял на себя командирование, когда Наполеон совершенно упал духом. Это был человек, который, смело можно сказать, выделился исключительно благодаря войне, но который никогда не сумел бы сделать этого в мирное время, потому что длинноногий с длинным козлиным лицом, с красным от пьянства носом, он выглядел, несмотря на мундир с золотыми украшениями, вульгарным, самодовольным солдатом, каких много встречается в каждом лагере. Он был старше всех, но такое повышение не переменило его к лучшему: Ожеро всегда оставался прусскии генералом в маршальской шапке!

– Да, да, он очень невзрачен на вид, – сказал Жерар в ответ на мое замечание, – он один из тех, про которых император выразился, что желал бы их видеть только командирами солдат. Он, Рапп и Лефевр, с их огромными сапожищами, с громыхающими шашками слишком не изящны, чтобы присутствовать в Тюльерийском дворце! К ним надо отнести также и Вандама, вон этого смуглого, с таким неприятным лицом. Не повезет английской деревушке, куда он попадет на зимние квартиры! Ведь это он один раз так «взволновался», что вышиб челюсть вестфальскому священнику, который не приготовил ему второй бутылки Токайского.

– А вот это, я думаю, Мюрат?

– Да, Мюрат, с черными баками, с толстыми красными губами, с лицом, еще не успевшим освободиться от египетского загара. Вот это человек! Если-бы вы видели его во главе легкой кавалерии, с развевающимися на каске перьями, с обнаженной шашкой, – я вас уверяю, что вы залюбовались бы им! Я видел, как немецкие гренадеры разбегались при одном виде его! В Египте император отправил его от себя, потому что арабы не хотели смотреть после Мюрата, этого лихого наездника и рубаки, на маленького императора. По-моему, Лассаль лучший кавалерист изо всех, но ни за одним генералом люди не идут так охотно, как за Мюратом.

– А кто этот строгий, чопорный человек, опирающийся о саблю восточного образца?