- Поймите, новую смену взяли под стволы внутри темного подъезда. Что оставалось ребятам? Они были вынуждены провести их в квартиру. Сказали пароль, им открыли...
- Ладно, черт с ними. Как вы думаете, кто мог на такое решиться? Кто вообще мог об этом узнать? - нервно спросил депутат.
- Не знаю. Ищите среди своих врагов. И друзей. Как бы там ни было, но в том, что кто-то вычислил местонахождение объекта, нашей вины нет! А при такой малочисленной охране... Что могут четыре человека при серьезном нападении? Если бы вы нас предупредили о такой возможности, мы ввели бы иной режим охраны объекта. Но тогда другие расценки...
Блинова раздражало это казенное слово "объект". Все сейчас его раздражало в подполковнике. Расплатившись и мрачно попрощавшись с командиром ОМОНа, Блинов в сотый раз начал анализировать: кто это еделал? Кому это нужно? Ответа не было.
Неизвестность угнетала Блинова, он чувствовал себя растерянным и абсолютно беспомощным. "Если все это сделано не ради Марии, то у них цель одна, - думал он. - Кто-то всерьез за меня взялся. И очень даже всерьез. Какую надо иметь организацию, чтобы за полтора месяца вычислить, где она находится, и за десять минут её увести? Так могут работать только отменные профессионалы".
Мысль подполковника о том, что не мешало бы присмотреться не только к врагам, но и к друзьям, не ускользнула от внимания депутата. На другой день он поочередно стал вызывать к себе всех, кто так или иначе соприкасался с "делом Марии". Альберта Соловьева, хотя тот знал много больше других, прощупывать смысла не было: Соловьеву копать под Блинова - все одно что подать на самого себя заявление в прокуратуру. Его Блинов вызвал раньше других. Тощий, долгоносый Альберт был озабочен как никогда, ни одной остроты не слетело с его языка с того момента, как он узнал о случившемся в Голицынском парке. Их фирме, прикрытой со всех сторон властными структурами, брошен вызов! (Соловьев именно так расценивал нападение на квартиру, охраняемую омоновцами.)
- Черт побери, - вслух размышлял Соловьев, - кто же они? Из президентской охраны, что ли?
- Об этом сейчас бесполезно гадать, - остановил Блинов подчиненного. Лучше подумай, кто мог нас заложить?
- Заложить?! - изумился зам и даже поднялся с дивана.
- А как же иначе? - В голосе депутата слышалась твердая убежденность. Как иначе они смогли обнаружить квартиру?
- Да мало ли как, - неуверенно сказал Соловьев, вновь садясь на диван. Телефонные разговоры прослушали...
- Отпадает, - с ходу отмел предположение Блинов. - А дневники?
Куда они делись? Значит, враг где-то здесь, где-то рядом...
Соловьев покачал головой и сказал:
- Охрану надо срочно менять. Всю обслугу надо менять.
- Если не поздно, - мрачно заметил Блинов.
- Да, если не поздно, - согласился заместитель.
Вызвали президента фирмы "ОКО" Завьялову. Привыкшая, что у Блинова её встречают с кофе и коньяком, она была неприятно удивлена, увидев своих боссов с похоронными лицами и на журнальном столе одну лишь пепельницу, полную окурков.
Завьялову без лишних церемоний подвергли перекрестному допросу.
И хотя вся сцена предварялась словами Блинова "давайте поговорим по душам", поговорили с ней так, что бывший директор гастронома Завьялова пала духом и прослезилась.
- Да не видела я этих новых домов, - твердила она, - нужны мне они! Вы мне сказали, когда брали на должность, будешь сидеть в кабинете, я и сидела, а все остальное - Альберт Юрыч командовал.
- Командовал, - сказал Блинов и вздохнул. - Да, в белом костюме, на презентации, он выглядел хорошо. Как и вы в черном...
Почувствовав в словах шефа прощальные ноты, Завьялова стала клясться в верности общему делу, в преданности до гробовой доски лично Блинову. Ее успокоили, угостили коньяком и отправили на работу. Не доверять Завьяловой не было никаких оснований. К тому же она просто не могла, не должна была знать, что там происходило, в только что построенном "ее" фирмой доме.
- С Даниловной надо бы побеседовать, - предложил Соловьев.
- Я с ней сто раз уже говорил, - сухо ответил Блинов, несколько раздраженный этим советом: как-никак Даниловна была родственницей Блинова. - А вот с дядей Борей надо бы пообщаться, - в свою очередь предложил он. Шофер, Борис Николаевич, приходился заместителю родным дядей.
- Он тоже вряд ли скажет что-нибудь новенькое. И потом... Это не его уровень. Если бы их пытались подкупить, я за дядю Борю ручаюсь, он тут же сказал бы. А участвовать в какихто финансово-политических заговорах, сам подумай!
- Все верно, - сказал Блинов, наливая себе и заму коньяк, - да только кроме них и охранников некому было взять эти проклятые дневники.
Значит, так. Охрану меняем, за Даниловной и твоим дядей Борей установим наблюдение на недельку. На всякий случай.
Под наблюдение попали все, кто хоть как-то мог быть причастен к похищению Марии. Допрашивали рабочих на стройке, допрашивали ночных сторожей. Особенно досталось одному, который имел несчастье накануне уволиться. Его разыскали и допрашивали с пристрастием. Потом, правда, хорошо заплатили за ущерб, нанесенный здоровью. И если б этот сторож оказался одним из тех, кто разговаривал с Важиным и Майковым, то тут бы Блинов и ухватил желанную ниточку, но те двое, что могли кое-что рассказать, предпочли не вспоминать о том, как они в рабочее время распивали водку с незнакомыми лицами и во время распития костерили капиталистов, строящих дома для простых людей на дерьме. К тому же сторожам нельзя было открываться, потому как пришлось бы закладывать бригадира Мясникова, а тот им всегда наливал и вообще был хороший мужик. С самим Мясниковым тоже беседовали.
Но бригадир, не будучи "выпимши", основательно немел, и путного слова от него было невозможно добиться:
"Мое дело - подвел плиту, закрепил..."
Потом Соловьев спохватился, объявил на стройке премию в двадцать миллионов тому, кто что-нибудь знает о нападении на квартиру, но было поздно. Премия несомненно сработала бы, если б о ней сразу сказали. Те двое сторожей повздыхали вечерком за бутылочкой о потерянных миллионах, но решили, что давать задний ход поздно, да и опасно: ведь тогда их ещё в чем-нибудь заподозрят, и попробуй докажи, что ты не верблюд.
Неизвестность бесила Блинова. Везде мерещились предатели и дураки.
Он с треском уволил начальника своей СБ, рекомендовавшего в свое время Дронова для операции по "охране особо важного объекта". Правда, Блинов тут же спохватился, что начальнику СБ нет достойной замены, но было поздно. Служба безопасности концерна осталась на время без опытного руководителя. А Блинов продолжал делать ошибки. Мысль о предательстве в ближайшем своем окружении так донимала его, что по ночам, сидя на полутемной кухне со стаканом неизменного ликера, он всерьез опасался сойти с ума. Даже беглый взгляд на руководителей фирм, входящих в огромный концерн с суммарным годовым оборотом, соизмеримым с оборотом целой промышленной отрасли, даже самый поверхностный взгляд на всех этих бывших директоров гастрономов, уголовников и секретарей комсомола убеждал, что никому из них верить нельзя даже на пятьдесят процентов. Никому! Соловьеву верить можно. Процентов на восемьдесят.
Едва ли не каждое утро он стал вызывать к себе Соловьева и делиться с ним выводами своих мучительных ночных размышлений по поводу то одного, то другого руководителя. Их надо было менять. И Блинов ждал советов зама, как произвести эту замену поделикатней, без сцен и скандалов, без сбоев в работе подразделений концерна.
Соловьев уже позабыл, когда он в последний раз шутил и улыбался. Он перестал контролировать руководителей фирм, в которых формально числился на вторых и даже третьих ролях, а на самом деле был личным представителем вообще нигде не числившегося Блинова, и целиком ушел в душеспасительные беседы со своим боссом и старым товарищем. Как мог уговаривал успокоиться, не трогать директоров: все отлажено, каждый на своем месте, нельзя сейчас ничего менять, нарушать равновесие. Не помогло. Блинов под предлогом того, что Завьялова толком не знает, где и что у неё строится, уволил её, приказав выплатить ей зарплату за полгода вперед, и начал присматриваться, подумывать о следующей кандидатуре.