Сверху, почти над самой головой, горела лампочка. На линолеумном полу лежали круглые черные тени. Проекции. Тени...

– Я слушаю. Рассказывай наизусть то, что выучила.

Сашка начала, путаясь, запинаясь, точно зная, что не дойдет и до конца первого абзаца. А что будет дальше – после первого десятка строк – страшно представить, там черная яма, абракадабра сливается в сплошной серый гул...

– Смотри сюда.

Он поднес руку к ее лицу, и она увидела на его пальце перстень, которого не было раньше. Большой розовый камень преломил свет лампочки и вдруг сделался ярко-голубым, потом зеленым; Сашка задержала дыхание. У нее закружилась голова, она шагнула, пытаясь удержать равновесие...

– Стой.

Она захлопала глазами. Перстня не было. Портнов стоял рядом, держа ее за плечи.

– Молодец, – сказал он неожиданно мягко. – Поработала, вижу. Но это крохотный шажок, ты каждый день должна так работать. На следующее занятие прочитай параграф два. Все, что выделено красным – наизусть.

– А как же...

– Идите, Самохина, уже пошло чужое время. До свидания.

Сашка вышла в коридор, где поджидал, привалившись к стене, Андрей Коротков.

– Ну? – спросил жадно. – Сильно ругался? Что было-то?

– Коротков, я жду, – донеслось из аудитории.

Дверь за Андреем закрылась. Сашка обалдело помотала головой. Поднесла к носу часы на запястье...

С момента, как она вошла в аудиторию, прошло пятнадцать минут.

– Я же говорю: не видел его много лет. А объявился он в августе. Я-то на юрфак пролетел... А восемнадцать мне в сентябре. Матушка в шоке. Тут появился он. Вроде как спаситель. Устроил мои дела... Думаешь, я хотел сюда ехать? Я хотел в армию! То есть не то чтобы хотел, а...

Сашка и Костя шли по улице Сакко и Ванцетти, а потом по улице Мира, и еще по какой-то улице, все дальше от центра, сами не зная куда. Сперва говорила Сашка, рассказывала об утренних купаниях, о золотых монетах, о пробежках в парке и дороге в Торпу. Потом рассказывать взялся Костя. Его история была намного проще.

– ...И он меня просто заставил. Если бы я знал, что тут такое... Я бы в армию пошел.

– Не пошел бы, – сказала Сашка.

Костя удивленно на нее покосился.

– Мой отец ушел, когда я была маленькой, – сообщила Сашка. – В другую семью... И больше не показывался. Всю жизнь мы с мамой. Всегда – с мамой. И... самый большой страх, знаешь, какой? Что с ней что-то случится. Я вот вспоминаю, что делал и что говорил Фарит... он ведь напрямую не грозил. Он позволил моему страху – как бы самому – высвободиться и меня накрыть. Полностью. И мой страх привел меня сюда... и держит здесь. И будет держать.

Улица вдруг оборвалась. Сашка и Костя миновали два последних, по виду нежилых дома и ни с того ни с сего вышли на берег небольшой, но относительно чистой речки. Трава подходила к самому берегу. На деревянных мостках стоял рыбак в просторной куртке с капюшоном.

– Ух ты, – сказал Костя. – Может, и купаться можно?

Сашка спустилась вслед за ним к воде. Трава льнула к ногам. Покачивались камыши, на противоположном берегу квакали лягушки. Костя уселся на поваленное дерево, старое, потерявшее кору, кое-где покрытое мхом. Сашка опустилась рядом.

– Интересно, здесь что-то ловится? – спросил Костя, понизив голос. – Я одно время фанат был... И на зимнюю рыбалку ездил, и...

Рыбак сильно дернул леску. Над водой взлетела серебряная рыбешка размером с ладонь, сорвалась с крючка и упала к Сашкиным ногам. Запрыгала на траве. Рыбак обернулся.

На этот раз на нем не было очков. Карие глаза Фарита Коженникова смотрели вполне радушно.

– Добрый вечер, Александра. Добрый вечер, Костя. Саша, подай мне рыбку, пожалуйста.

Сашка поднялась. Наклонилась. Рыбина дрожала у нее в ладони; размахнувшись, Сашка изо всех сил швырнула ее в воду. Разошлись круги. На ладони осталось несколько чешуек.

– А теперь ловите, – сказала Сашка звенящим голосом. – Только ноги не промочите.

Коженников ухмыльнулся. Положил удочку на траву. Расстегнув куртку, уселся на поваленный ствол рядом с сыном. Сашка осталась стоять. Костя напрягся, но встать не решился.

– Как учеба? Однокурсники, преподаватели, – осваиваетесь?

– Я вас ненавижу, – сказала Сашка, – и найду способ с вами рассчитаться. Не сейчас. Потом.

Коженников рассеянно кивнул:

– Понимаю. Мы вернемся к этому разговору... через некоторое время. Костя, ты тоже меня ненавидишь?

– Вот что меня интересует, – сказал Костя, нервно потирая колено. – Ты в самом деле... ты можешь делать так, чтобы явь становилась сном? Или это гипноз? Или еще какой-то фокус?

По-прежнему улыбаясь, Коженников развел руками, как бы говоря – ну вот, так получилось.

– И ты можешь управлять несчастными случаями? – продолжал Костя. – Люди заболевают, умирают, попадают под машины...

– Тот, кто управляет парусом, управляет ветром или нет?

– Дешевый софизм, – вставила Сашка.

– Все дело в том, – Коженников мельком на нее взглянул, – какой случай считать несчастным, а какой – счастливым. А этого, ребята, вы знать никак не можете.

– Зато вы за нас знаете, – снова вмешалась Сашка.

– А что это за монеты? – спросил Костя.

Коженников рассеянно сунул руку в карман. Вытащил золотую кругляшку. Мелькнула такая знакомая Сашке округлая, «объемная» фигура.

– Посмотри. Вот слово, которое никогда не было сказано. И уже не будет, – Коженников подбросил монетку, она взлетела, переворачиваясь, и снова упала ему в ладонь. – Понятно?

Костя и Сашка молчали.

– Поймете, – Коженников кивнул, будто успокаивая. – Хотите рыбку половить? Костя?

– Нет, – неприязненно сказал Коженников-младший. – У нас на завтра работы много. Привет.

И, не оборачиваясь, зашагал прочь от реки.

Утром и днем – еще куда ни шло. Сашка была занята, у нее были пары, занятия, заботы.

А вечерами и особенно ночами она плакала. Каждый день. Отвернувшись лицом к стене.

Она скучала по дому. По маме. Ей виделось в полусне, как мама входит в комнату, останавливается рядом с кроватью... Она просыпалась – и плакала снова.

Ей едва удавалось задремать к тому времени, когда звенел будильник.