Номура снял очки и посмотрел одним глазом на старого друга.

- А как насчет Камчатки? - мягко спросил он.

Пратт скользнул взглядом по карте Америки, висящей на стене:

- Камчатка примыкает к нашей Аляске, дорогой мой.

Номура тоже посмотрел на карту и тихо, но настойчиво произнес:

- Камчатка примыкает к нашим Курильским островам

Пратт примирительным тоном сказал:

- Все эти вопросы будут стоять на повестке дня будущей мирной конференции. Сейчас о них рано говорить. Сейчас надо думать о том, как избежать катастрофы на Тихом океане.

- Правильно! - согласился Номура. - Нам нельзя воевать ни в коем случае. Я буду прилагать все усилия, чтобы как-нибудь выйти из тупика. Я готов отдать жизнь за то, чтобы Америка и Япония... шли рука об руку, обеспечивая мир на Тихом океане... - Номура поднес мизинец к глазу и вытер слезу.

Пратт встал и положил ему руку на плечо:

- Надо непременно достигнуть компромисса, и в такой форме, которая обеспечивала бы сохранение престижа Японии в вопросе об эвакуации японских войск из Китая. Договориться в принципе, а насчет срока эвакуации можно выработать эластичную формулировку. Давайте думать в этом направлении. Только прошу иметь в виду, что наш разговор совершенно неофициальный, приватный... все останется между нами.

Номура встал с кресла и поклонился.

- И надо еще подумать, - сказал он, - в какой форме Америка сможет отменить ограничения американо-японской торговли. Обе стороны должны взаимно наметить соответствующие компенсации... чтобы создать предпосылки для принципиального соглашения относительно почвы для компромисса.

Вместо ответа Пратт сложил большой и указательный пальцы в виде буквы "о" и дернул подбородком - это означало: о'кэй. Он спустился с послом в лифте и проводил его до машины.

6 ноября

У Уайта заметно портился характер. Он стал раздражительным, разучился сдерживать себя, по малейшему поводу набрасывался на других, особенно доставалось Пейджу. И все из-за работы.

Ее было много, и надо было провертывать все сверхсрочно - начальство не любило ждать. Начальство не принимало никаких объяснений насчет того, что японцы, и особенно японский министр иностранных дел и послы, когда заходила речь о сугубо деликатных делах, прибегали к витиеватым оборотам, употребляя многоэтажные глагольные наращения, затуманивающие смысл текста.

Адмирал Номура к тому же любил прибегать к терминологии профессиональных борцов. А многие термины нельзя было найти ни в одном японо-английском или толковом словаре, даже у Такенобу и в "Котоба но идзуми", потому что составители этих словарей - почтенные филологи - были круглыми невеждами по части борьбы.

- Ну, вот опять... - Пейдж снял очки и растерянно заморгал подслеповатыми глазами. - "Нодо" - это шея, а "ва" - это петля, следовательно, "нодова" - петля на шее. Но что-то не получается.

Уайт шумно вздохнул:

- Надо по смыслу, по контексту. - Он повысил голос: - У тебя башка на плечах или что?

Пейдж виновато повел плечами:

- Номура пишет, что его "выталкивают из занятой им позиции с помощью нодова". Если на шее петля, то этого человека либо подвешивают, либо душат, но не выталкивают... Непонятно что-то.

После недолгого раздумья Уайт объяснил:

- Нодова - это такой прием, когда зажимают пальцами одной руки подбородок противника и отгибают ему голову назад, а другой рукой толкают в грудь и выставляют с арены.

Пейдж выругался и стал по очереди проклинать посла, японских борцов, Уилкинсона и Макколла, Т-бюро и тот день, когда решил изучать японский язык в Колумбийском университете, вместо того чтобы пойти на гомеопатический факультет Мичиганского университета. В заключение он проклял еще тот вечер, когда встретил Уайта на концерте и дал себя уговорить пойти в Т-бюро.

- Плавал бы себе на каком-нибудь кораблишке, дышал бы свежим морским воздухом и не видел бы этих чертовых телеграмм с проклятыми определительными предложениями длиной в несколько метров, потенциальными залогами и всякими аффиксами. - Пейдж ударил себя по голове: - Идиот!

А Уайт проклинал Федеральное бюро расследований. Недавно из Эф-Би-Ай поступили данные о том, что брат жены Шривера участвовал в испанской войне на стороне красных и сейчас работает в Коминтерне. Уилкинсон немедленно распорядился отстранить Шривера от "магии" и попросил военно-морскую контрразведку провести расследование - не попали ли секреты Т-бюро к американским коммунистам.

Дело Шривера открыло глаза работникам Т-бюро. Оказывается, за ними следили агенты Эф-Би-Ай. Гейша клятвенно уверял, что частная переписка всех "магов" подвергается перлюстрации, все телефонные разговоры подслушиваются и за всеми ходят филеры.

- А скоро перейдут к другим мерам, - говорил Гейша, понижая голос до шепота, - всех нас раз в месяц будут вызывать в морской госпиталь и впрыскивать в одно место специальную сыворотку из амитала, пентотала и коньяка. После инъекции человек немедленно засыпает и начинает выбалтывать во сне все, что у него на душе. И все это будет записываться стенографистками, прочитываться Хозяином и его ближайшими помощниками Тернером, Ингерсолом и Уилкинсоном. Один экземпляр пойдет в личное дело, другой - в специальный отдел Эф-Би-Ай для вложения в личный формуляр, на обложке которого будет написана условная кличка каждого поднадзорного. Уайт получит кличку "Гремучая змея", Пейдж - "Тарантул", а я, наверно, "Божья коровка".

Вскоре после того как отстранили Шривера, Т-бюро лишилось и Гейши правда, ненадолго. Макколла откомандировал его на время к армейским дешифровщикам, которым было поручено наряду с обработкой "магии" заниматься еще изучением японских военных кодов. В качестве подсобных материалов фигурировали японские радиограммы, перехваченные на китайском театре военных действий. Кроме того, армейским "магам" поручали еще расшифровывать материалы, получаемые от Эф-Би-Ай, - всякого рода криптографию, обнаруженную у арестованных японских агентов.

Специалисты по разгадыванию кодов нуждались в помощи людей, безупречно знающих японский язык. Японоведы должны были подсказывать, какая буква или слово может быть в том или ином месте расшифровываемого текста, - без их консультации нельзя было строить правильные догадки.

У Гейши взяли подписку о неразглашении тайны работы, выполняемой им у армейцев, но так как в подписке не было сказано, что при посещениях Т-бюро он обязан держать рот закрытым, он рассказывал Уайту и Пейджу о том, как вместе с армейскими криптоаналитиками охотится за тайнами.

Из его слов явствовало, что ему приходится выполнять примерно такую же работу, какую в свое время проделал французский ученый Шампольон. Даже, может быть, более трудную, так как египетские фараоны не занимались шпионажем против Соединенных Штатов Америки.

Особенно Гейше понравилась работа по разгадыванию различных зашифрованных записей, найденных у японских шпионов.

Однажды он явился в бюро с сияющим лицом.

- Уважаемые джентльмены, я сделал величайшее открытие, - сказал он, садясь на край стола Пейджа. - Говорю об этом без ложной скромности и без всякого преувеличения. Не надо заранее скептически усмехаться. Такие усмешки видели и Коперник, и Галилей, и Ньютон. Я нашел ключ ко всей японской шпионской криптографии. Отныне все кодированные записи японцев можно разгадывать так же просто, как открывать банки с сардинами.

Уайт процедил сквозь зубы:

- Мне некогда слушать всякую ахинею. Проваливайте.

Гейша посмотрел на Пейджа. Тот сперва замотал головой, но потом сжалился:

- Ладно, валяйте. Только уложитесь в две минуты, пока курю трубку.

Гейша, конечно, не уложился, но Пейдж, а затем и Уайт выслушали его с должным вниманием.

Рассказ Гейши был довольно любопытен.

Оказывается, все японские разведчики, даже самые изощренно коварные, бесхитростны, как дети. Когда им нужно сделать какую-нибудь секретную запись, они не утруждают себя придумыванием нового способа, а употребляют один из тех, что уже фигурирует в мировой детективной литературе.