Миновали годы. В составе делегации ветеранов войны я снова побывал в Праге. Целыми днями бродил но знакомым улицам и не узнавал их, так похорошела красавица Прага. Дни пребывания в Чехословакии подходили к концу, а мне все не хотелось уезжать. В боковом кармане моего костюма лежала слегка уже выцветшая фронтовая карточка, сделанная когда-то в селе Джинов. Хотелось побывать там, узнать о судьбах людей, по-братски встречавших нас в мае сорок пятого.

Знакомый чешский генерал, узнав о моем желании, пообещал организовать поездку в это село. Утром в гостиницу явился статный военный:

- Полковник Петрась, к вашим услугам.

От моего внимания не ускользнуло правильное русское произношение полковника. Нельзя было не заметить на его мундире и сверкающий золотом орден Ленина, прикрепленный выше многочисленных орденских планок, среди которых я увидел ленточки орденов Красного Знамени и Красной Звезды.

Мы познакомились, разговорились, и в конце концов я не вытерпел, задал вопрос, который вертелся на языке с первого момента:

- Вы русский?

- Я чех, но дети мои - русские. - Полковник заметил мое недоумение и тут же пояснил: - Жена у меня русская, а так как мать - основа семьи, то мы и порешили определить национальную принадлежность детей по матери.

Я показал полковнику фотографию, сделанную в 1945 году, рассказал ее историю и попросил помочь разыскать изображенную на снимке девочку, узнать о ее судьбе.

- Попробуем, - охотно сказал он.

Вначале мы попали не в тот Джинов. Мой уважаемый гид в суматохе забыл, что у них два села носят одно и то же название. Но ошибку оказалось довольно легко исправить: не прошло и часу, как машина доставила нас в Джинов-восточный.

Шофер затормозил на небольшой, обсаженной высокими деревьями площади. Между деревьями колыхалось белое полотнище. "Добро пожаловать!" - было четко написано на нем. Площадь быстро заполнили празднично одетые люди. У каждого в руках были букеты роз - красных, белых, желтых, - как и двадцать лет назад.

Полковник Петрась представил меня джиновцам. Сам по себе возник митинг. В ответ на добрые приветствия я поблагодарил дорогих друзей за теплую встречу и передал им привет от советских людей.

И вдруг... Нет, я не верю в чудеса, но то, что произошло, буквально сбило меня с толку. У меня на руках оказалась двухлетняя белокурая девчушка с букетиком алых роз - та самая, что обнимала меня в день освобождения Джинова. Та же улыбка, тот же прищур ясных глазенок. Я достал фотографию. Она!

Все молчали, с улыбкой наблюдая за мной. А я не знал, что и сказать. В этот момент полная моложавая женщина лет пятидесяти, стоявшая рядом, протянула мне фотографию. Я взглянул и обомлел - это был тот же снимок, что у меня.

- Здесь снята моя доченька Славка, - сказала женщина приятным грудным голосом. - А у вас на руках моя внученька Аленка.

Мы, как родные, расцеловались. Радостный гул прокатился по площади, когда подошла и крепко обняла меня белокурая красивая женщина. Конечно, трудно было узнать в молодой мамаше, Славке Козубовской, того ребенка, образ которого запал мне в душу. Зато маленькая Аленка обнимала меня сейчас так же крепко, как и ее мать двадцать лет назад...

А когда мы попали в дом Славки Козубовской, она показала мне ту самую пятиконечную солдатскую звездочку, которую в 1945 году я подарил маленькой чешской девочке.

Вскоре нас попросили посетить Народный дом. Разговор о минувших боях, о былых встречах, о новой радостной мирной жизни затянулся до поздней ночи. Я сидел со Славкой, ее мужем и матерью, рядом с Петрасем и другими чешскими друзьями. С моих колен не сходила Аленка. Вдруг Славка повернулась к Петрасю и спросила, тронув орден Ленина на его груди:

- Это за что?

- За освобождение Киева.

Потом обратилась ко мне:

- А у вас есть чехословацкие ордена?

- Есть. За освобождение Праги.

Славка удовлетворенно кивнула. И она, и все, кто слышал этот разговор, отнеслись к нему как к чему-то обычному, само собой разумеющемуся.

Провожали нас всем селом. Машина тащилась где-то сзади. А мы, взявшись за руки, шли, пели песни, и было так хорошо, что не передать словами.

Оставив позади Джинов, наша "Татра" плыла в темноте по асфальту в сторону Праги. Радостное возбуждение не покидало меня. А чудеса, как выяснилось, на этом не кончились. Сидя на заднем сиденье, мы с Петрасем продолжали беседу.

- А все-таки за что, полковник, вы получили орден Ленина?

- За Киев, за Днепр.

И тут меня словно озарило:

- А не привелось ли вам быть в Ново-Петровцах, на командном пункте генерала Ватутина, 30 октября 1943 года?

- Ну как же! Был. Сопровождал нашего командира бригады генерала Свободу...

- И помните колодец посреди села?

- Не только помню - я пил из него воду...

Я крепко обнял Петрася, чем немало смутил его. Так вот она, счастливая случайная встреча! Это с ним и его друзьями повстречались мы тогда у колодца. Это с ними, с чешскими парнями, входили мы в освобожденный Киев в ночь на 6 ноября 1943 года. Это они тогда говорили, что путь на их родину лежит через Киев...

Есть события, которым суждено не стареть, не выветриваться из памяти. Поблекли многие фотографии в моем фронтовом альбоме, но живые краски тех времен все так же ярки в моем сознании. Они не потускнеют никогда...

Идут победители

Май 1945 года был на исходе. Берлинские бои постепенно становились историей. Отшумело половодье радостных дней освобождения. Европейские страны, освобожденные от фашизма, налаживали жизнь по-новому, каждая на свой лад. Чехословакия переживала дни своего обновления и становления.

Для 55-й бригады, выведенной в район временной дислокации на север от Праги, также началась мирная жизнь, если этот термин вообще применим к солдатам. Зазвенели пилы, застучали топоры: в лесу вырастал солдатский лагерь.

Пока решались вопросы, связанные с дальнейшим пребыванием бригады в этой дружественной стране, мы продолжали заниматься своим нелегким трудом: солдат всегда и везде остается солдатом. Проводились политические занятия, велась строевая подготовка, солдаты несли внутреннюю службу, ремонтировали технику и вооружение. А по вечерам из окрестных деревень и поселков к нам стекалась молодежь: чешские парни и девчата плясали, пели, смотрели кинофильмы вместе с советскими воинами.

В один из субботних дней, когда я собирался поехать в Пражский оперный театр, раздался звонок:

- Тебя вызывают к Рыбалко, - сказал командир корпуса.

- По какому поводу? - встревожился я.

- Подробностей не знаю, - замялся Василий Васильевич. - Скажу одно: тебе предстоит сдать бригаду и выехать в Москву.

- Как я оставлю бригаду? Прошу вас, не делайте этого.

- Да ненадолго, - смягчился генерал Новиков. - В такую командировку я бы пошел даже пешком... Так не забудь: быть у командарма в десять утра.

Утро, когда я ехал в штаб армии, было каким-то сказочным. Сквозь кроны деревьев виднелась узкая полоска голубого неба, солнечные зайчики прыгали по траве и сухим прошлогодним листьям. Проскочив лес, мы оказались на огромной аллее, по сторонам которой цвели фруктовые деревья. Лучи солнца ласкали лицо. Кругом стояла звонкая тишина. Машина, послушная моей воле, будто плыла по сверкающему асфальту.

На подходе к Мельнику, где размещался штаб армии, я передал руль шоферу: Рыбалко не прощал офицерам малейшего ухарства. Регулировщик указал нам дорогу к особняку, утопавшему в зелени и цветах. Через минуту мы были у цели. Командарм встретил меня радушно. В гостиной я увидел Мельникова, Бахметьева, Капника, Никольского и многих других.

Церемония вручения ордена Суворова длилась недолго. Я был смущен и вместо уставных слов "Служу Советскому Союзу!" выпалил: "В следующий раз буду воевать лучше". В комнате раздался басистый хохот члена Военного совета Семена Ивановича Мельникова:

- Драгунскому, видно, хочется воевать еще, - заметил он. - Мало ему, наверное, досталось в этой войне.