- Ты чего оборачиваешься? - и ругается.

Молодой человек ускоряет шаги.

ГЛАВА III

ИНТИМНЫЙ РАЗГОВОР АВТОРА С ГЕРОЕМ

Со времени твоего отъезда прошло два года. Я читал о тебе и в газетах и очерк в журнале. Вот, думаю, настоящий герой. Но когда я начал писать начало твоего пути...

Почему ты не насвистываешь "Едем мы, друзья, в дальние края", а мурлычешь какие-то странные песни? Ты считаешь себя неудачником. А мать Люси считает тебя хулиганом. И детство, по-твоему, у тебя плохое? Как тебе не стыдно?

Ну, вспомним сорок шестой год. Тяжелый был год. Голодный. Помнишь, отец устроил тебя в пионерлагерь. Бесплатно. Ты сорок дней жил на пароходе, на Оке. Пароход встал на якорь прямо у берега. Спустили трап - и ты на земле. Помнишь, как целые дни вы проводили в лесу? Собирали грибы, щавель, ягоды. А военную игру помнишь? А как вы катались на лодках? Ты там научился плавать. Ты узнал все окские пароходы. Ты научился по красной полосе на трубе определять, какой мощности буксир. Ты даже начал удить рыбу, с кормы забрасывая удочки. Тогда ты здорово загорел и вытянулся. И прочел первые стихи Лермонтова. И тебе очень не хотелось возвращаться в Москву. Я многое могу тебе напомнить, Вовка. Но у тебя плохая черта: видеть и вспоминать преимущественно плохое. Тебе трудно будет жить, Вовка.

Это, конечно, пройдет. Немного опыта. Но почему ты такой вырос, Вовка? И, вероятно, не ты один такой?

И, вероятно, здесь не только твоя вина...

В книгах ты читал только о примерных пионерах. Правда, там иногда попадались буки Коли и Васи, лентяи и двоечники. Но их быстро перевоспитывали. В книгах встречались одни лишь добрые, душевные учительницы. А пионеры все были инициативные, примерные, не цеплялись за подножку трамвая, не играли в футбол консервными банками в замусоренных дворах. Они круглые сутки делали уроки, проводили сборы, собирали металлолом и помогали старушкам. Ты знал наши колхозы по кинофильму "Свинарка и пастух".

У нас все было хорошо. Абсолютно все.

И ты постепенно пришел к выводу, что то, что есть хорошее, - так и должно быть. Нечему удивляться. Зачем обращать на это внимание? Но тогда каждый отрицательный факт сразу привлекал твое внимание. "Позвольте, у нас же не может этого быть. Мне никто об этом не говорил. Значит, я или не должен верить своим глазам или тому, что мне говорили раньше?"

Помнишь, когда у вас в районе построили Дворец пионеров? Ты не удивился тому, что после войны страна находит силы строить дворцы для пионеров. Ты не понял, что в этом и есть хорошее нашей жизни. Нет, ты возмущался тем, что Дворец маленький, что физкультурный зал все время занят, что в стрелковую секцию трудно записаться.

В школе ты увидел только плохих учителей и пионервожатых. И сделал вывод - школа плохая. А то, что тебя бесплатно обучали, то, что в школе были другие, хорошие учителя, которые многому тебя научили, - этого ты не замечал. Это, по-твоему, так и должно было быть.

Когда тебя сразу приняли на завод, быстро обучили и ты стал неплохим токарем, - ты считал, что так и надо. Это, по-твоему, само собой разумеется. Но сначала ты попал к мастеру, который хотел, чтоб ты ему поставил выпивку, и тогда он даст тебе разряд. И дома ты рассказывал матери только об этом, и сложилось впечатление - на заводе-то плохо.

Ты стал недоверчив. Ты связался со шпаной и научился говорить на блатном жаргоне. Но ты не был хулиганом. Ты остался хорошим парнем. Ты правильно понял, где твое место. Ты уехал на новостройки. Но о тебе дома подумали, что ты хитришь и едешь только потому, что в Москве у тебя не будет отдельной комнаты для тебя и для Люси. И ты обиделся. И ты не стал разубеждать. На заводе ты сказал: "Еду!" И все. Дома ты ответил: "Там я больше денег заработаю".

Теперь тебе не нравится в поезде? Вот тут уже ничего не сделаешь. Тебя сейчас не вразумишь тем, что, мол, раньше людей набивали в теплушки, как сельдей в бочку, и там было не до скуки, и поезд шел месяцами. Ты сейчас на все смотришь через призму одной мысли: "Люся осталась в Москве". И где бы ты ни был, шел бы ты пешком или летел на персональном самолете, - Люся осталась в Москве. И тебе страшно ее потерять. Это ты ее очень любишь, а она, наверное, не очень.

Вовка, голову выше! Ты уже в Новосибирске.

Ты чуть не опоздал на поезд. Ты побывал на Красном проспекте. Ты не думал увидеть в Сибири такой город. Тебе понравился Новосибирск? Да? Ну, наконец-то. Уф!

Теперь ты должен быть умницей, и, когда поезд тронется, ты, как и подобает всякому романтику или герою (я уж не говорю об идеальном), должен высунуться из вагона, расстегнуть ворот рубашки и вдыхать полной грудью степной воздух. И глаза у тебя должны гореть "вдохновенно-идейным" огнем. Ты должен улыбаться, Вовка.

Но опять твой рот стал маленьким и злым. Глаза укрылись под бровями. Ты печален? Вовка, это не типично. Этого не должно быть. Ты опять меня подводишь. О чем ты думаешь?

...........................

Погода испортилась. Поезд покидал вокзал. Тупо лил дождь. В сером дыму паровоза - окраина города. Потемневшие кирпичные дома. Куда тебя везут? Люся осталась в Москве. Курский вокзал - твоя родина. И пусть другие строят новый Новосибирск. С Курским вокзалом. И ты туда поедешь жить? На готовое?

Серые тучи. Грязные капли на стекле. Погода испортилась.

Поезд шел на юг. Стоял на полустанках. Нервно и хрипло кричали паровозы. Облака остались над Новосибирском. Ты играл в домино и мечтал, чтоб тебе пришло пять "двоек". Скоро за окном видна была только степь. Трава высокая, как пшеница. А может, это была пшеница? Ты не разглядел, потому что играл в домино и ждал пяти "двоек". Поезд шел на юг.

ГЛАВА IV

ЗНАКОМСТВО С ШАЛИНЫМ

Лес. В лесу дорога. Лес кажется глухим, особенно в этот воскресный день. И дорога внушает подозрение. Таких дорог в глухом лесу не бывает.

Едешь. Лес все глуше, гуще. Сейчас, думаешь, встретишь медведей. Самое для них подходящее место.

И вдруг - склады труб, кирпичей, досок. А за ними - здание ТЭЦ. Еще без крыши. Достроят и пустят в конце года.

И так всю дорогу.

А многие в поселке и не догадываются, что в этом лесу. И чего туда машины постоянно ездят - черт их знает.

Наверно, на десятый участок.

Воскресенье. Лес парится на солнце. Листья неподвижны. Неподвижен и "ЗИЛ-150". Зеленый, тихий. Его не сразу заметишь среди кустов. Он стоит на обочине дороги.

Из-под машины торчат две пары ног. Неподвижны. Две ноги в сапогах. Выше сапог - комбинезон с большой брезентовой заплатой. Другие две ноги в парусиновых полуботинках и неопределенного цвета брюках.

Ноги в сапогах приходят в движение. Ноги сгибаются в коленях. Заплата поднимается. Голос из-под машины:

- Вот, смотри.

Ноги выпрямляются, заплата исчезает под грузовиком.

Вдруг, словно их толчком выбросили, из-под машины появляются два человека. И ныряют в мотор. Опять видны только ноги.

Медленно ноги сползают. Упираются в землю. Из-за крыльев мотора появляются спины, головы.

- Ну! Понял?

Это обладатель парусиновых полуботинок и брюк неопределенного цвета. Черты лица различить трудно. Лицо в пыли и с черными полосами машинного масла.

Другой (лицо такой же расцветки) вздыхает и выражается весьма определенно:

- Да, оно бы ничего, если бы кабы что, а тут не токмо что, а прям почем зря.

- Пустяки. Дай ключ.

И снова из мотора торчат брюки и полуботинки.

Через четверть часа грузовик просыпается. Крылья трясутся. Реву мотора отвечает другой, отдаленный, приближающийся рев. Двое смотрят на дорогу. Сверкнув черным лаком, прошмыгнул "ЗИЛ".

Рядом с шофером сидит человек. Наверно, знакомый обладателю парусиновых полуботинок, потому что он положил ключ и сказал вслух, как бы для себя: