– В избу не заходи, тут стой, – Любомира строго кивнула на росшую возле амбаров березу. Вятша пожал плечами – тут так тут – какая разница? Лишь бы девок не трогала. Прислонился к березине, сунув в уголок рта сорванную прошлогоднюю соломину. Ждал.

Любомира, заглянув в погреб, прихватила изрядный кувшин кваса и с поклоном вошла в избу. Надо же! И кому ж она этак кланяется? Любопытство родилось в душе Вятши, и даже не любопытство, а элементарное чувство опасности – что ж это за люди такие, лицезреть которых он не удостоился чести? От кого таятся? И какой подлости от них можно ждать? Не любил Вятша таких непоняток, и радостное чувство, которое он испытал, услыхав от Лобзи о предстоящем пути в Киев, сделалось уже и не таким радостным, а скорее тревожным. Взглянуть бы – что за люди? Лобзя-то их видела… Так ее в Киев и не послали, а послали его. Значит, опасаются, что может сболтнуть лишнего… Как бы невзначай Вятша переместился поближе к избе и навострил уши. Ничего толком не расслышал, подошел еще ближе… И едва не столкнулся с вышедшей из избы Любомирой.

– Что ты тут вынюхиваешь? – зло ощерилась та. – Я ж сказала – у березины ждать.

– Да, показалось, позвали.

– Позвали его… Ужо позвали б, так услыхал бы! – Любомира скривилась, пряча в глазах тщательно скрываемую ненависть. Ничего, наступит скоро ее время. Сквитается за непокорство, сквитается…

– В Киев пойдешь, – хмуро сказала она. – Отыщешь там, на Щековице, корчму Мечислава-людина. Ну, ты его знаешь, и он тебя. Скажешь, чтоб ехал немедля сюда, на усадьбу, одвуконь. Ежели заупрямится, скажешь – важный человек его ждет, от которого великий может статься прибыток! Все понял?

Вятша молча кивнул – чего тут непонятного? Спросил только:

– Через реку Лобзя перевезет? Любомира фыркнула:

– Вот еще! Чай, в доме работы нет? Сам переберешься, лодку в кустах спрячешь, да получше – украдут – шкуру спущу!

– Да кому тут красть-то? – резонно возразил Вятша и подтянул пояс. – Так я пошел?

– Иди, иди… Да, Ораю заодно поесть снеси, заглянешь по пути на пастбище. Горшок вон, у ворот.

Прихватив горшок с мослами, парубок вышел за ворота, оглянулся – не выскочит ли из амбара Лобзя? Нет, не выскочила. Вздохнув, он спустился по тропинке к оврагу, откуда брали глину, и, поднявшись на холм, свернул к пастбищу, где паслись уже на свежей травке коровы. Учуяв его, радостно залаял за оградой Орай – крупный, похожий на теленка пес.

– Ну, не лай, не лай, Орайко. Ешь вот. – Вятша опустил на траву горшок. – Кушай.

Погладил пса по загривку, тот, чавкая, радостно замотал хвостом. Парубок задумчиво посмотрел на усадьбу. Ее и не видно-то было отсюда, только торчала из-за рощицы крытая камышом крыша.

– Кушай, кушай, Орай, – прошептал Вятша и усмехнулся. – Леший с ними, с гостями теткиными. Ужо, по приходе, посмотрим. Нешто этак и просидят все время в избе? А не дура Любомира, знала, что запросто можно его в Киев послать, не убежит, возвернется. А отчего так думала? Видно, проведала про него и Лобзю… Да и трудно было бы про то не проведать, не особо-то они и таились. А принести Лобзе подарок из Киева – гребешок али браслет стекольчатый! Ну, и Онфиске что-нибудь… Вятша ощупал пояс, вытащил запрятанную монетку – маленькую, блестящую, медную – ромейский обол. Невелико богатство, а все ж гребешок купить можно. Покрасивей только выбрать, Порубора навестить, посоветоваться… Эх, что ж он тут расселся-то?

Вскочив на ноги, парубок быстро направился к лугу. Ярко синело небо, и солнце светило так ласково, и легкий, пахнущий луговыми травами ветерок трепал волосы. Хорошо! Изгиб реки блеснул за лугом, над затопленными разливом мостками темнел привязанный к дереву челн. Хорошо! Вытащив из кустов весло, Вятша развязал веревку и с силой оттолкнулся от берега.

– Вернется парень-то твой, не сбежит? – завидев вошедшую хозяйку, поинтересовался один из гостей, хозяин. Второй – маленький, неприметный мужичок в плохонькой одежонке – молча сидел в уголке.

– Не сбежит, – усмехнулась та, поставив на стол горшок с просяной кашей.

– Что, так верен?

– Не то чтоб оченно верен… – Женщина неожиданно засмеялась. – А есть тут, чем его удержать.

– Девки?

Любомира согласно кивнула, покосившись на гостя. Вроде бы обычный – длинноносый, рыжеватый, бледный – но глаза! Черные, нелюдские, страшные! Посмотрит – словно ожжет плетью.

Вятша добрался до Киева быстро – солнце еще не село, сияло весело в густо-голубом небе, пуская по речным волнам юрких оранжевых зайчиков. В кустах, вдоль всей пристани, пели птицы. Горели костры, черные дымы поднимались вверх, вкусно пахло похлебкой. Вокруг кипела работа – артель плотников готовила ладьи: смолили, забивали рассохшиеся щели паклей, заменяли подсгнившие доски. Вятша повел носом воздух, сглотнул слюну. Покормит ли Мечислав? Должен бы… Парень резко ускорил шаг, войдя в город, свернул к Подолу, прошел людными Улицами, многие: кузнецы, кожемяки, горшени – уже заканчивали работу, выходили на люди, развеяться, новостей послушать, себя показать. Пара косматых с увесистыми посохами волхвов в одинаковых ожерельях из птичьих костей, окруженные любопытствующими людьми, деловито дули на небо. Предсказывали погоду. Вятша подошел ближе послушать.

– А на седмице, яко поиде Велес на гору, да на пригорки Перуновы, да глянь-поглянь на дождище, да на солнышко красное, да возрадуйтеся, да не по суху земле, а по небу синему, да по грому-молонье, да…

Как ни силился Вятша, так и не смог распознать, что ж за лето предсказывали волхвы – уж больно уклончиво говорили – то ли дожди все время будут, то ли, наоборот, ведро?

Плюнув, парень разочарованно отошел, свернул к торгу, подумав запоздало – а не разошлись ли торговцы? Конечно же, расходились уже, что ж им, до ночи тут стоять, в рядах? Вятша стукнул себя по лбу – вот дурень! Называется – купил девам подарок! А нечего было стоять рот раззявя да волхвов слушать! А завтра и времени-то может не быть. Мечислав, он ведь с утра раненько к Любомире погонит, чего выжидать-то? Вятша вдруг улыбнулся – придумал! Схватил за рукав пробегавшего мимо отрока:

– Эй, паря, где гребенников улица?

– Гребенников? – ковыряя в носу, переспросил тот. – Кажись, там, у Копырева конца, где ложечники да посудники.

– У Копырева конца? – обрадовался Вятша. – Вот славно! Как раз по пути.

Он вовсе не собирался сразу же тащиться на Щековицу, к Мечиславу. Дружка навестить, Порубора, да девчонкам подарков прикупить – вот главное-то дело!

Гребенников-косторезов отыскал быстро – не впервой в Киеве – прикупил на медный обол пару дивных гребней, да у стеклодува – браслетик синенький – Лобзе. Спрятал все в суму, за плечо закинул, улыбнулся: красота, одно дело сделано! Теперь бы другое – Порубора увидать. Девчонка одна, Любима, пригрела сироту, вернее, тятенька ее, старый Зверин, что держал на Копыревом конце постоялый двор. А там уже было людно! Еще бы – со всей земли полянской, да от соседей, с древлян, стекались купецкие – с медом, с воском, с мехами – ждали каравана, что снарядит вскорости «в греки» князь Хаскульд – Аскольд, как и всегда по весне бывало. Войдя в ворота, Вятша углядел девушку – стройная, проворненькая, с иссиня-черной косой, та деловито настропаливала тесто у открытого очага – чай, тепло уже было, чего ж в доме, в духоте-то сидеть? Ее помощница, рыжая смешливая Речка, что-то рассказывала, передразнивая кого-то, видимо, постояльцев, от чего обе то и дело заходились смехом. Так и месили – в четыре руки, в большой глиняной корчаге.

– Эй, Любима, – позвал новый гость. Девчонка оторвалась от теста, вскинула черные очи.

– А, Вятша, – улыбнулась она. – А Порубора нету – третьего дня с охотниками ушел за Почайну.

– А когда вернется? – Вятша погрустнел.

– В следующую седмицу обещался. Да не хмурься ты так, порадоваться за Порубора надо – шутка ли, почитай почти всю зиму без работы сиживал, так хоть сейчас…