Затрещал звонок. Михаил Иванович трубку брать не стал. Весь день звонки то и дело оживали, вспыхивали экраны, но Михаил Иванович твердо решил: пока не разберется что к чему, на никакие вызовы не отвечать, никаких кнопок не нажимать, и вообще признаков существования не подавать. В холодильнике - плоском, во всю стену нашел колбасу в целлофановой кожуре, сыр (правда, какой-то вонючий), целый ящик шампанского. Порадовался захочу, сам выпью! И выпил-таки бутылку. Снова поспал. А проснувшись, принялся изучать инструкцию.

"Начиная с 3200 года до нашей эры по середину двадцатого века, на земном шаре отполыхало 14513 войн. Две из них - мировые. За пять с лишним тысяч лет человеческой истории набирается всего 392 мирных года. Во всех этих войнах, по подсчету весьма приблизительному, но никак не завышенному, полегло в землю около четырех миллиардов человек - армии, поколения, цивилизации. И только потому, что человечество время от времени давало выход накопившимся стремлениям к разрушению и убийствам, оно продолжает существовать. Вот почему история человечества - это цепь кровопролитий, жестокостей, войн, бунтов, погромов, массовых казней - все это психические разрядки.

Природа отвечает на все эти непрерывные попытки самоубийства привычным и единственно известным ей способом: если виду грозит опасность истребления, она заставляет его размножаться пропорционально степени угрозы. Слепая природа не видит, что в этом конкретном и единственном случае угроза существования виду - не извне. Она гнездится в самом существе человека. И природа, не понимая этого, пытается защитить его от самого себя...

Заря человеческой истории. Орудие убийства - дубина.

Несовершенное, малоэффективное. Угроза виду мала - и малочисленно человечество - несколько десятков тысяч на всей планете. Совершенствуется (медленно) оружие - медленно возрастает опасность - растет (тоже медленно) численность человечества... Луки, копья, алебарды, протазаны и... пушки... И на Земле уже многие-многие сотни тысяч людей. И вот - двадцатый век. Первые опыты Кюри. И взрыв... За несколько десятков тысячелетий человечество едва-едва приблизилось к двум миллиардам. И вот за каких-то полвека он выросло до четырех миллиардов.

Пятьдесят тысячелетий - два миллиарда. И пятьдесят лет - тоже два миллиарда. Это ответ природы на самую реальную и страшную в истории угрозу тотального истребления вида.

Прямая и очевидная взаимосвязь совершенствования орудия убийства и роста численности населения Земли не видна только слепому. Но слепцов много. Слепцы все. И эта слепота лежит в основе всех неудач даже самых вели88 . ких попыток стать хозяином планеты. Наполеон, Гитлер, Александр слепцы и маньяки, одержимые неосуществимой идеей. Потому что пока существует закономерность, которую я открыл, пока существует равновесие между технической возможностью уничтожить человечество и обеспеченной природой невозможностью сделать это, до тех пор все эти попытки обречены в зародыше. Но, если представить себе, что эта закономерность, это равновесие взломаны - идея становится реальной. Будь у Александра Македонского хотя бы один танковый взвод - мир лег бы к его ногам.

Задача может быть сформулирована так: мощным пинком отшвырнуть человечество в его собственное прошлое и явиться следом во всеоружии двадцатого века. Тогда великая идея, профанированная дилетантами, будет осуществлена раз и навсегда, наполнившись неизмеримо более весомым и вечным смыслом, нежели тот, что вкладывали эти профаны в термин "мировое господство".

Сегодня ясно: задача в принципе решена. Техническое ее исполнение дело времени. А оно у меня есть.

Вопрос: в какое прошлое? Сначала я предполагал уйти с преданными мне и идее людьми, вооруженный техникой двадцатого века, во времена древних германцев. Это удивительно заманчиво: дать своему народу - молодому, только начинающему свой великий путь - новую невиданную силу. Посадить могучего варвара не на коня, а на "Тигра". Какие бури могли бы пронестись над Европой - молодой, только вступающей в зарю своей истории. И раздуть эту зарю в гигантский пожар, и в пламени его закалить юный народ, сделать его народом богов, сильных и могущественных - спустить Валгаллу на землю!

Ах, какой мир можно было бы создать!

Но все это, увы, романтика. И только. Потому что преданных людей нет. Страх - основа любой преданности..." - Во-во!-одобрительно бормотнул Михаил Иванович. Честно говоря, ему уже порядком наскучило читать эти местами и вовсе непонятные рассуждения, но последняя фраза остановила его засыпающее внимание. И, повторив вполголоса - "страх - основа любой преданности", Михаил Иванович снова уткнулся в "Завещание-инструкцию".

"Это во-первых. А во-вторых, это все-таки не решение вопроса. Я смертен, и рано или поздно созданный таким образом мир станет неуправляемым. И все рухнет - рано или поздно история вернется на свой путь и созданный мной мир окажется только минутным шагом в сторону с этого пути. Идея рухнет в который раз... Поэтому, как ни заманчива Валгалла на земле, мне нужен готовый мир, a не только Европа), который я получу в единый миг и кoторый будет оставаться моим, пока я буду жить. А жить я буду тысячелетия - сколько захочу - техническая возможность этого проверена и подтверждена самим фактом существования Хальт-времени"...

Михаил Иванович ухмыльнулся: вот дает мужик - тысячелетия жить! А сам дуба дал...

"Да, пожалуй, я остановлюсь на раннем средневековье.

На сей раз не из романтических соображений, конечно.

Просто, по-моему, это время идеального состояния человеческого ума, уже прочно позабывшего античные истины и не придумавшего еще тех, что потрясают мир сегодня.

Сказано в евангелии: блаженны нищие духом. Это и нужно прежде всего. Они верят в бога? Ну, так я стану им!" Михаил Иванович вздохнул - мудрено закручено.

Вздохнув еще раз, он перевернул страницу и уперся в строчки, подчеркнутые красным: "Характер времени, представляющего собой спиральную ленту, которая вечно вращается, но не передвигается в своем сверхпространстве..." Каждое слово в отдельности было понятно, а вот все вместе - темный лес. Михаил Иванович, обозлясь то ли на себя, то ли на непонятность, хотел было отложить тетрадку, но, помедлив, достал из кармана пухлую записную книжку, с которой не расставался никогда, занося в нее кратенько все, что могло пригодиться при изготовлении очередного "сигнала". Перелистав исписанные страницы, он аккуратно кое-что для памяти переписал своими словами. А рассуждение насчет характера времени, прельстясь непонятностью и явной научностью, на всякий случай списал дословно.

Положив себе за правило каждый вечер прочитывать сколько сумеет, Михаил Иванович решил, что на сегодня хватит и, бросив тетрадку на паучий столик у изголовья, развалился на тахте, к необычному виду которой он уже несколько попривык, как и ко многим иным вещам и порядкам.

Поворачиваясь с боку на бок, он устроился поудобнее, и вдруг с неожиданной яркостью в памяти его всплыл тот, казалось, такой далекий, навсегда провалившийся в прошлое вечер, когда явился к нему неожиданный гость, и все, что последовало за этим.

...Машина тихо скользнула в темный безлюдный переулок и остановилась у ступеней, полукругом поднимавшихся к входу, похожему на гостиничный. Стекляннную, слабо освещенную изнутри дверь никто не распахнул перед нимиона распахнулась сама. Правда, Михаил Иванович заметил, как провожатый наклонился к какой-то пупырчатой бляхе на косяке и что-то промычал.

В конце длинного, крашенного серой краской коридора провожатый, остановившись перед массивной дверью, снова что-то бормотнул - и дверь отошла. После тускло освещенного коридора яркий свет, ударивший из дверного проема, заставил Михаила Ивановича зажмуриться на мгновение. Перешагнув порог, он огляделся со вновь вспыхнувшим недоумением: огромная комната, скорее даже зал, а не комната, совершенно пустая - ни стола,, ни стула. Голые белые стены. Шагах в двадцати на желтом паркете черное пятно. Михаил Иванович вгляделся - посреди комнаты прямо на полу стоял телефонный аппарат.