После многоних поисков, споров, уточнений, согласований различных версий наконец был установлен обелиск. К нему прикреплена металлическая доска, на нем эпитафия, воспроизводящая временную надпись, выполненную когда-то Евгением Вучетичем: "Воин-поэт Всеволод Багрицкий убит 26 февраля 1942 года", а ниже четверостишие:

Я вечности не приемлю.

Зачем меня погребли?

Мне так не хотелось в землю

С любимой моей земли...

Это четверостишие - чуть-чуть перефразированные строки, принадлежащие Марине Цветаевой. Всеволод очень любил стихи этой поэтессы и многие из них знал наизусть. Особенно часто вспоминал именно это четверостишие.

На место Всеволода Багрицкого в редакцию "Отваги" прибыл старший политрук Муса Мустафиевич За-лилов, татарский поэт, который впоследствии стал широко известен под именем Мусы Джалиля.

Последний номер "Отваги" увидел свет 21 июня 1942 года. При выходе из окружения через "долину смерти" редакционная машина была разбита артснарядом. Из двадцати четырех работников редакции до Большой земли удалось добраться только троим.

О последних днях и часах Мусы Джалиля в окружении существует две версии, отличающиеся одна от другой некоторыми деталями. По одной из них, он шел с основной группой редакции, был тяжело ранен и попал в плен возле разбитой машины. Согласно второй версии, в тот момент, когда редакция "Отваги" получила приказ пробиваться на восток, Муса Залилов находился в одной из частей 2-й ударной. Там он был тяжело ранен и попал в плен. Фашисты бросили его в тюрьму, где он и написал цикл стихов, впоследствии получивший известность как "Моабитская тетрадь".

Поиски следов редакционной машины "Отваги" и уточнение последних фронтовых дней Мусы Джалиля продолжаются. Не исключено, что упорство следопытов увенчается успехом.

На счету у Николая Ивановича имеются и такие интереснейшие находки, как круглые печати и угловые штампы некоторых воинских частей, сражавшихся на Волховском фронте, в том числе входивших во 2-ю ударную армию. Когда Николай Иванович сообщает мне о такой находке, он прямо на письме делает отпечаток. Я получил от него оттиски гербовой печати и углового штампа автодорожного отдела 2-й ударной армии и круглой печати 366-й стрелковой дивизии, ставшей впоследствии 19-й гвардейской.

Лошади были уже впряжены; я уже ногу занес, чтобы влезть в кибитку;

как вдруг дождь пошел. - Беда невелика, - размышлял я: - закроюсь

ценовкою и буду сух. - Но едва мысль сия в мозге моем пролетела, то как

будто меня окунули в пролубь. Небо, не спросясь со мною, разверзло

облако, и дождь лил ведром. - С погодою не сладишь; по пословице:

тише едешь - дале будешь, - вылез я из кибитки и убежал в первую избу.

Хозяин уже ложился спать, и в избе было темно. Но я и в потемках выпросил

позволение обсушиться. Снял с себя мокрое платье и, что было посуше

положив под голову, на лавке скоро заснул.

А. Н. Радищев

Путешествие из Петербурга в Москву.

Глава "Спасская Полесть"

В гостях у полистян

Пока что кружу по городам и поселкам новгородской земли, осматриваю музеи, беседую со следопытами и краеведами. Все это очень интересно и важно для меня. Но если этим и ограничусь, то по возвращении домой не будет мне покоя от внутренних укоров. Меня неотступно преследует мысль: главные твои встречи еще впереди, они в глубине вон тех загадочных массивов, которые вырисовываются к западу от шоссе и железной дороги.

Орлов и другие следопыты настойчиво отговаривают меня от визита в Ольховку. Дескать, октябрь явно не тот сезон года, когда можно бродить по волховским болотам. Особенно человеку не местному.

Все это, видимо, верно. Тем не менее надо попытаться.

Сунулся было в поход из Мясного Бора. Добрался до восточной окраины "долины смерти". И убедился, что водяные и лешие, кикиморы и шишиги прочно окопались в своем болотном царстве. Промочил ноги до колен, вывозился в торфяной жиже - и с позором повернул назад.

Эта "разведка" показала мне следующее. Во-первых, для хождения по таким качай-зыбунам нужно соответствующим образом одеться. Бродить по приволховским топям в полуботинках, выходном костюме и длиннополом демисезонном пальто мягко говоря, пижонство. Во-вторых, надо найти толкового проводника. Пускаться в такое рискованное путешествие одному было бы мальчишеским легкомыслием.

Побродил я по пристанционному поселку. Обнажив голову, постоял у братской могилы, над которой денно и нощно оплакивает своих сыновей Мать Скорбящая. Осмотрел водонапорку, которая в феврале сорок второго поила нас, лыжбатовцев, кристальной водой среди безводной снежной пустыни.

Поселок выглядел малолюдным, захиревшим. В связи с удлинением прогона полустанок Мясной Бор был упразднен еще в 1956 году. К слову, это и заставило Орлова перебраться в Спасскую Полисть.

Так что выбор в Мясном Бору был ограниченный, и подходящего проводника я здесь не нашел. Мясноборские старики посоветовали мне ехать в Спасскую Полисть и договориться с лесником Лешей. Ну что ж, решил я, попытаюсь добраться до Ольховки напрямик, из Спасской Полисти - по той самой дороге, по которой наш лыжбат не раз совершал боевые рейды.

По сравнению с Мясным Бором Спасская Полисть выглядит многолюдным процветающим селением. О нем еще с большим основанием, чем о Селищенском Поселке, можно сказать: расположен на юру. Ведь через него проходят шоссе и железная дорога Новгород - Чудово. Лесник Леша - Алексей Александрович Васильев - охотно согласился помочь мне. Оказывается, его участок, так сказать, болотно-лесное удельное княжество, простирается от Спасской Полисти до Ольховки и Ольховских Хуторов включительно и на такое же расстояние с севера на юг. К моим памятным фронтовым местам А. А. Васильев имеет отношение и по другой линии: родился и вырос в Ольховке. Лучшего проводника не найти во всей округе!

В поход выступаем завтра, в половине седьмого. Алексей достал у соседей комплект спецодежды лесоруба по моему росту. Основа - резиновые сапоги, номер сорок четыре. Запаслись продуктами на двое суток.

Собираться в путь нам помогали жена и мать Алексея - Фаина Федоровна и Татьяна Алексеевна, женщины душевные, гостеприимные. К ужину подошли соседи и друзья Васильевых, работники местного леспромхоза - Анатолий Степанович Семенов и его жена Людмила Ивановна.

Семеновы, как и Васильевы, тоже бывшие ольховчане. Так что очень скоро завязалась интересная для всех, общая беседа. Алексею и Анатолию в сорок втором было по десяти - двенадцати , а их женам - и того меньше. Очень вероятно, что именно их с матерями и бабушками, с братишками и сестренками полуживых от голода и холода, - видел я в землянке возле речки Глушицы.

- Спасибо, помогали нам наши, чем могли, - вспоминает Татьяна Алексеевна. - Заходили к нам в землянки и в серых шинелках, и в полушубках, и в белом, лыжники. Сами голодные, а все-таки как увидят нашу беду, так последним делятся. Похоже по твоему рассказу, что и ты к нам наведывался. Тогда нечем было потчевать, так вот сейчас вволюшку угощайся.

Заходит разговор о послевоенной Ольховке. Спрашиваю, почему Васильевы и Семеновы покинули родные места и кто там остался. Оказывается, никого не осталось, Ольховки больше не существует. Вот так сюрприз! А у меня есть карта Новгородской области, изданная после войны, а на ней - Ольховка. Слушаю печальные рассказы о том, как окончательно обезлюдела многострадальная деревня.

До войны в Ольховке было сто двадцать дворов. После изгнания оккупантов на родные пепелища вернулось семей семьдесят. Хоть и мало мужчин осталось, все-таки отстроились, восстановили колхозные постройки. Приезжие мастера даже артезианский колодец вырыли. Нелегко жилось тогда всем новгородчанам, а ольховчанам приходилось троекрат труднее И вот почему.

За годы войны и без того плохие дороги от Ольховки к Чудову, Новой Керести и Спасской Полисти пришли в полную негодность. Вдобавок заплыли осушительные канавы, и уровень грунтовых вод еще более повысился. Чтобы восстановить все это, пока что не хватало ни людей, ни техники, ни финансов. На очереди были еще более неотложные дела. Так что в весеннюю и осеннюю распутицу ольховчане месяцами оказывались отрезанными от остального мира.