- Бог в помощь, - неожиданно для себя умилённо сказала женщина; блеснув на неё мягким светом синих глаз, Никита ласково отозвался:
- Спаси бог.
- Это ты сад убрал?
- Я.
- Хорошо убрал. Любишь сады?
Стоя на коленях, он кратко рассказал, что с девяти лет был отдан князем барином в ученики садовнику, а теперь ему девятнадцать лет.
"Горбат, а будто не злой", - подумала женщина.
Вечером, когда она с дочерью пила чай у себя наверху, Никита встал в двери с пучком цветов в руке и с улыбкой на желтоватом, некрасивом и невесёлом лице.
- Извольте принять букет.
- Зачем это? - удивилась Баймакова, подозрительно рассматривая красиво подобранные цветы и травы. Никита объяснил ей, что у господ своих он обязан был каждое утро приносить цветы княгине.
- Вот как, - сказала Баймакова и, немножко зарумянившись, гордо подняла голову: - Али я похожа на княгиню? Она, поди-ка, красавица?
- Так ведь и вы тоже.
Ещё более покраснев, Баймакова подумала: "Не отец ли научил его?"
- Ну, спасибо за почёт, - сказала она, но к чаю не пригласила Никиту, а когда он ушёл, подумала вслух:
- Хороши глаза у него; не отцовы, а материны, должно быть.
И вздохнула.
- Видно - судьба нам с ними жить.
Она не очень уговаривала Артамонова подождать со свадьбой до осени, когда исполнится год со дня смерти мужа её, но решительно заявила свату:
- Только ты, сударь, Илья Васильевич, отступись от этого дела, дай мне устроить всё по-нашему, по-хорошему, по-старинному. Это и тебе выгодно, сразу войдёшь во все лучшие наши люди, на виду встанешь.
- Ну, - горделиво замычал Артамонов, - меня и без этого издали видно.
Обиженная его заносчивостью, она сказала:
- Тебя здесь не любят.
- Ну, бояться станут.
И, ухмыляясь, пожав плечами:
- Вот и Пётр тоже все про любовь поёт. Чудаки вы...
- Да и на меня нелюбовь эта заметно падает.
- Ты, сватья, не беспокойся!
Артамонов поднял длинную лапу, докрасна сжав пальцы в кулак.
- Я людей обламывать умею, вокруг меня недолго попрыгаешь. Я обойдусь и без любови...
Женщина промолчала, думая с жуткой тревогой:
"Экой зверь".
И вот уютный дом её наполнен подругами дочери, девицами лучших семей города; все они пышно одеты в старинные парчовые сарафаны, с белыми пузырями рукавов из кисеи и тонкого полотна, с проймами и мордовским шитьём шелками, в кружевах у запястий, в козловых и сафьяновых башмаках, с лентами в длинных девичьих косах. Невеста, задыхаясь в тяжёлом, серебряной парчи, сарафане с вызолоченными ажурными пуговицами от ворота до подола, - в шушуне золотой парчи на плечах, в белых и голубых лентах; она сидит, как ледяная, в переднем углу и, отирая кружевным платком потное лицо, звучно "стиховодит":
По лугам, по зелёны-им,
По цветам, по лазоревым,
Разлилася вода вешняя,
Студёна вода, ой, мутная...
Подруги голосно и дружно подхватывают замирающий стон девичьей жалобы:
Посылают меня, девицу,
Посылают меня по воду,
Меня босу, необутую,
Ой, нагую, неодетую...
Невидимый в толпе девиц, хохочет и кричит Алексей:
- Это - смешная песня! Засовали девицу в парчу, как индюшку в жестяное ведро, а - кричите: нага, неодета!
Близко к невесте сидит Никита, новая синяя поддёвка уродливо и смешно взъехала с горба на затылок, его синие глаза широко раскрыты и смотрят на Наталью так странно, как будто он боится, что девушка сейчас растает, исчезнет. В двери стоит, заполняя всю её, Матрёна Барская и, ворочая глазами, гудит глубоким басом:
- Не жалобно поёте, девицы.
Шагнув широким шагом лошади, она строго внушает, как надо петь по старине, с каким трепетом надо готовиться к венцу.
- Сказано: "за мужем - как за каменной стеной", так вы знайте: крепка стена - не проломишь, высока - не перескочишь.
Но девицы плохо слушают её, в комнате тесно, жарко, толкая старуху, они бегут во двор, в сад; среди них, как пчела в цветах, Алексей в шёлковой золотистой рубахе, в плисовых (бархатовидная ткань -Ред.) шароварах, шумный и весёлый, точно пьян.
Обиженно надув толстые губы, выпучив глаза, высоко приподняв спереди подол штофной (шёлковая плотная ткань, обычно с разводами - Ред.) юбки, Барская, тучей густого дыма, поднимается наверх, к Ульяне, и пророчески говорит:
- Весела дочь у тебя, не по правилу это, не по обычаю. Весёлому началу - плохой конец!
Баймакова озабоченно роется в большом, кованом сундуке, стоя на коленях пред ним; вокруг неё на полу, на постели разбросаны, как в ярмарочной лавке, куски штофа, канауса (ткань из шёлка-сырца - Ред.), московского кумача, кашмировые шали, ленты, вышитые полотенца, широкий луч солнца лежит на ярких тканях, и они разноцветно горят, точно облако на вечерней заре.
- Непорядок это - жить жениху до венца в невестином доме, надо было выехать Артамоновым...
- Говорила бы раньше, поздно теперь говорить об этом, - ворчит Ульяна, наклоняясь над сундуком, чтобы спрятать огорчённое лицо, и слышит басовитый голос:
- Про тебя был слух, что ты - умная, вот я и молчала. Думала - сама догадаешься. Мне что? Мне - была бы правда сказана, люди не примут, господь зачтёт.
Барская стоит, как монумент, держа голову неподвижно, точно чашу, до краёв полную мудрости; не дождавшись ответа, она вылезает за дверь, а Ульяна, стоя на коленях в цветном пожаре тканей, шепчет в тоске и страхе:
- Господи - помоги! Не лиши разума.
Снова шорох у двери, она поспешно сунула голову в сундук, чтобы скрыть слёзы, Никита в двери:
- Наталья Евсевна послала узнать, не надо ли вам помощи в чём-нибудь.
- Спасибо, милый...
- На кухне Ольгушка Орлова патокой облилась.
- Да - что ты? Умненькая девчоночка, - вот бы тебе невеста...
- Кто пойдёт за меня...
А в саду под липой, за круглым столом, сидят, пьют брагу Илья Артамонов, Гаврила Барский, крёстный отец невесты, Помялов и кожевник Житейкин, человек с пустыми глазами, тележник Воропонов; прислонясь к стволу липы, стоит Пётр, тёмные волосы его обильно смазаны маслом и голова кажется железной, он почтительно слушает беседу старших.
- Обычаи у вас другие, - задумчиво говорит отец, а Помялов хвастается:
- Мы жа тут коренной народ. Велика Русь!
- И мы - не пристяжные.
- Обычаи у нас древние...
- Мордвы много, чуваш...
С визгом и смехом, толкаясь, сбежали в сад девицы и, окружив стол ярким венком сарафанов, запели величанье:
Ой, свату великому,
Да Илье-то бы Васильевичу,
На ступень ступить - нога сломить,
На другу ступить - друга сломить,
А на третью - голова свернуть.
- Вот так честят! - удивлённо вскричал Артамонов, обращаясь к сыну, Пётр осторожно усмехнулся, поглядывая на девиц и дёргая себя за ухо.
- А ты - слушай! - советует Барский и хохочет.
Того мало свату нашему
Да похитчику девичьему...
- Ещё мало? - возбуждаясь, кричит Артамонов, видимо, смущённый, постукивая пальцами по столу. А девицы яростно поют:
С хором бы тя `о борону,
Да с горы бы тя `о каменье,
Чтобы ты нас не обманывал,
Не хвалил бы, не нахваливал
Чужедальние стороны,
Нелюдимые слободы,
Они горем насеяны,
Да слезами поливаны...
- Вот оно к чему! - обиженно вскричал Артамонов. - Ну, я, девицы, не во гнев вам, свою-то сторону всё-таки похвалю: у нас обычаи помягче, народ поприветливее. У нас даже поговорка сложена: "Свапа да Усожа - в Сейм текут; слава тебе, боже, - не в Оку!"
- Ты - погоди, ты ещё не знаешь нас, - не то хвастаясь, не то угрожая, сказал Барский. - Ну, одари девиц!
- Сколько ж им дать?
- Сколько душе не жалко.
Но когда Артамонов дал девицам два серебряных рубля, Помялов сердито сказал:
- Широко даёшь, бахвалишься!
- Ну и трудно угодить на вас! - тоже гневно крикнул Илья, Барский оглушительно захохотал, а Житейкин рассыпал в воздухе смешок, мелкий и острый.