2

Филипп Коллен завтракал в обществе коврика мистера Грэхэма. Он твердо решил сохранить его в поле зрения, чтоб убедиться, не исчезнет ли он самопроизвольно и в третий раз. Во время завтрака ковер вел себя прилично. После завтрака владелец коврика растянулся в полотняном кресле, положив коврик на колени. В тени галереи еще можно было дышать, но в комнатах было нестерпимо душно. Филипп Коллен встал сегодня на рассвете и чувствовал сильную потребность в отдыхе.

Он сейчас же задремал и вскоре увидел сны, странные сны, в которых преобладали ковры и джинны. Во сне появилась мечеть, в одно из четырех окошечек минарета высунул голову муэдзин, призывающий правоверных к молитве; но вместо: "Ля-иля-иль-алла!" - он сказал: "Серка - хиле - кедба!" Вот он вывесил за окно коврик; вот ветер подхватил коврик, рванул его раз, рванул другой и унес...

Филипп Коллен вскочил с кресла и сонными глазами поглядел кругом. Сон его был не совсем оторван от действительности. Коврик Грэхэма был на пути к исчезновению, подобно коврику сновидения. Правда, ему это не удалось, потому что инстинктивно Филипп Коллен вцепился в него обеими руками. Однако не ветер покушался похитить коврик. Хоть солнце и слепило глаза, все же Коллен разглядел удаляющуюся фигуру- в неописуемых белых лохмотьях, с длинными голыми ногами. Бородатое коричнево-пергаментное лицо оглядывалось вполоборота; желтые глаза горели досадой. Явление исчезло. Двор опустел.

Марабу прокрался в гостиницу и сделал попытку украсть то, что считал своей собственностью. Это можно было считать установленным. Установлена была также его неудача. Почему у него сорвалось? Если бы он рванул покрепче, Филипп, вероятно, не удержал бы ковра. Почему он этого не сделал?

Внезапно у Филиппа вспыхнула догадка. Если бы он рванул покрепче, он применил бы силу, но: "Не силой, а коварством, не куплей, а кражей, не правдой, а обманом"! "Серка - хилее - кедба"!

Все что угодно можно было думать о марабу, но в одном ему нельзя было отказать: он вел игру по своеобразным, им же установленным правилам.

Он соблюдал правила. И еще одно было несомненно. Филиппа он почитал законным собственником ковра. Он счел себя вынужденным средь белого дня вторгнуться в гостиницу, чтоб вернуть любимый ковер. Когда Грэхэм купил ковер или когда Лавертисс отобрал его силой, не случилось ничего похожего. Тогда марабу сидел, не сходя с места, и ждал, чтоб коврик к нему вернулся,так, по крайней мере, он говорил! Если ж ему было мало ожиданья, если он и тогда покушался на кражу (что не доказано и по многим причинам невероятно), то, во всяком случае, это не было налетом средь белого дня.

Филипп взглянул на ковер и с трудом подавил улыбку. Столько усилий из-за ковровой ветоши, которая выглядит словно ею усердно пользовались сотню-другую лет и не стоит, пожалуй, и двадцати франков. В другом направлении, если он не ошибается, можно здесь же заработать гораздо больше. Что, собственно, имеет в виду своеобразное франко-англо-германское общество? Почему не последовать примеру марабу? Отчего бы не сделать днем налета - для выяснения таинственных обстоятельств?

Он осмотрелся. Галерея и двор были пусты. Косые глаза отдельной прислуги смежил послеобеденный сон. Три интересующие его комнаты были вполне доступны, поскольку он сумеет открыть двери. Решится ли он на эту некорректность? Он решился. Теперь, когда к услугам его уже не было тончайшего слуха Лавертисса, другого способа проникнуть в тайну трех не оставалось.

Он принес из своей комнаты тонкий и длинный инструмент; при помощи этого инструмента через несколько секунд он очутился в комнате француза. Он осмотрел ее бегло. Ничего интересного. Комната мистера Боттомли удостоилась столь же поверхностного внимания. Лишь в комнате Тотлебена он приступил к серьезной и сознательной работе.

Вещи Тотлебена он исследовал с мелочной тщательностью, но по мере углубления обыска на лице его отражалось все более горькое разочарование. Затем он обследовал стол, стулья и кровать и, наконец, камин, воздвигнутый архитектором отеля для защиты от морозов пустыни. Ничто не заслуживало даже тени внимания. Нахмурив брови, Филипп Коллен еще раз окинул взором комнату. Неужели он сделал глупость? Или таинственная компания из осторожности не держала дома компрометирующих бумаг? Это было вполне вероятно. Но...

Филипп Коллен свистнул. В комнате оставался еще предмет, ускользнувший от его внимания. Над кроватью Тотлебе-на висела москитная сетка внушительных размеров. Она свисала с крюка на потолке и поднималась и опускалась, как висячая лампа. Он потянул ее вниз. Вдруг он свистнул еще раз, но уже в другой тональности. К верхней, сильно помятой части москитной сетки прилепился маленький матерчатый мешочек того же цвета, что и вся сетка. Он был пришпилен к сетке английской булавкой, и разглядеть его можно было, лишь подойдя вплотную. Мешочек шуршал многообещающе: в нем были бумаги.

Содержимое мешочка оказалось столь необыкновенным, что Филипп Коллен долго-долго не верил своим глазам. Он читал с возрастающим изумлением. Несколько раз он хватался за голову. Под конец он забыл всякую осторожность. С мешочком в руке он побежал к себе в комнату и сел за стол переписать находку. Это заняло больше часу времени. Затем он вернулся в комнату Тотлебена, укрепил мешочек на прежнем месте, закрыл дверь и уселся в шезлонг, на котором преспокойно лежал коврик мистера Грэхэма.

Коврик Грэхэма был своеобразным приобретением. Но последняя находка была, пожалуй, еще своеобразнее. Из этих мыслей Филиппа Коллена вывело появление во весь рост зевающего косоглазого портье.

- Что случилось? Что-нибудь новое о моих друзьях?

- Ничего не знаю, господин. Пришел мальчик и говорит, что тебя зовут к "эль комиссар цифиль"1.

- К гражданскому комиссару? Значит, получены новости. Сейчас же иду! Спрячьте мне это!

Швырнув косоглазому портье коврик мистера Грэхэма, он выбежал из отеля. Какие могли быть новости о Лавертиссе и Грэхэме? Серьезно ли это было? Найти их не могли, во всяком случае живыми, ибо, будь они живы, их сейчас же доставили бы в отель, а не стали бы вызывать его. Песчаными переулочками он бежал к квартире комиссара, увязая в песке, пренебрегая тенью канареечно-желтых домов. Добежав, он постучался. Никто не шевельнулся. Он постучал еще раз. Дом как будто вымер. Наконец в дверь просунулся разомлевший от послеполуденного сна араб.