- Идите, отдыхайте. И помните впредь, что у вас есть дом, семья...

Секретарша недоуменно вскинула на него глаза:

- Вот уже сколько дней вы сами не были дома. С вечера Лалэ-ханум звонила вам несколько раз.

- Я тоже еду. - Исмаил-заде решительно направился к двери, но опять затрещал внутренний телефон, и он вынужден был вернуться. Схватив трубку, поднес к уху:

- Да, я... Как, авария? На какой буровой?

Секретарша безнадежно покачала головой и вышла.

- Еду! Сейчас выезжаю!..

Бросив трубку на рычаг, Исмаил-заде выбежал из кабинета.

Во дворе он разбудил спавшего на сиденье шофера:

- На сто пятьдесят четвертую!

Машина помчалась к берегу.

У пристани Кудрат пересел в моторную лодку и через каких-нибудь четверть часа подъехал к сто пятьдесят четвертой буровой. Выпрыгнув на мостки, он подошел к скважине и увидел рабочих, которые, выбиваясь из сил, боролись с грязевым фонтаном.

В подобных случаях Кудрат действовал быстро и решительно. Определив с первого взгляда силу фонтана, он распорядился закрыть скважину шестидюймовой задвижкой.

Это было легко приказать, но трудно и опасно выполнить: вместе с грязью из забоя со свистом вырывались мелкие камни и пулей проносились вверх.

Молодые рабочие испуганно пятились назад.

- Ай-я-яй! Струсили? - пристыдил их управляющий, и сам бросился вперед. - А ну, смелей!

Рабочие подбежали к стальной задвижке, лежавшей, тут же у забоя.

Вдруг подземный гул начал нарастать, и еще более мощная струя перемешанной с камнями грязи яростно вырвалась из забоя. Все отскочили назад. На месте остался один Кудрат Исмаил-заде. Глядя на него, молодые рабочие снова подобрались к забою, пригибаясь и заслоняя лицо руками.

Наконец общими усилиями накинули задвижку на арматуру и плотно завернули болты.

Фонтан был укрощен.

- Что же это такое, Тимофей Сидорович! - строго спросил Исмаил-заде бурового мастера, высокого, худощавого человека пожилых лет.

Тимофей Сидорович и сам был расстроен тем, что на его буровой произошел один из тех случаев, которые давно осуждены в практике бурения нефти. Опустив голову, он тихо ответил:

- Моя вина. Недосмотрел...

- Не верю! - Исмаил-заде обернулся и взглянул на усталые лица толпившихся тут же рабочих. - Тимофей Сидорович утверждает, что виноват он сам. Но я не верю этому. Я знаю его давно и не слыхивал, чтобы у него случались подобные ошибки.

Мастеру, казалось, было не под силу поднять упавшую на грудь голову. А стоявшие кругом рабочие, предполагая, что он сейчас назовет виновника, с тревогой глядели на его сжатые губы. Но он молчал.

Вдруг один из молодых рабочих выступил вперед.

- Товарищ Исмаил-заде, - заговорил он, - во всем виноват я. Зазевался... Не сообщил во время мастеру...

- Тебя не спрашивают! - раздраженно бросил Тимофей Сидорович ученику, и отошел в сторону.

Исмаил-заде молча сел в лодку и отправился на буровую Рамазана.

Его встретил сам мастер:

- Откуда в такой поздний час? Почему не отдыхаешь?

Не отвечая мастеру, Кудрат шагнул к ротору, поздоровался с Васильевым и другими рабочими и начал так, чтобы слышали все:

- Эти молодые ребята частенько портят все дело! Не понимаю, о чем они только думают на работе...

Решив, что упрек относится лично к нему, Таир исподлобья несколько обиженно посмотрел на управляющего и спросил:

- А в чем их вина?

- Где бы ни произошла авария, так и знай, из-за их рассеянности. Их мысли вечно витают где-то... Почему вышла из строя буровая сто пятьдесят четыре? Да потому, видите ли, что парень, вместо того чтобы следить за скважиной, блуждал мыслями по своим горам и долинам...

Таир опять не выдержал:

- Зачем же сваливать всех в одну кучу?

Кудрат остался доволен, что его слова так задели молодежь.

- Еще не привезли трубы, мастер? - обратился он к Рамазану.

Тот вынул из кармана часы:

- До срока еще десять минут. Только трудно ждать такой расторопности от Бадирли.

- Что ж, не доставит в срок, пусть на себя пеняет. - Исмаил-заде обернулся к Таиру. - Ну как, часто вспоминаешь деревню, мать?

На этот раз слова управляющего задели больнее. Таир потупился. "Так бы и начинал. А то сразу и не поймешь, что к чему", - подумал он и только из уважения к управляющему промолчал.

- Чего молчишь? Попало не в бровь, а в глаз?

- Ну и что же? Вспоминаю и деревню и мать... Разве нельзя?

- Наоборот, хороший сын должен думать и о матери, и о том, чтобы не опозорить дорогого имени своего колхоза. - Кудрат взял Таира за локоть. Правильно я говорю?

По тому, как им были сказаны эти слова, Таир понял, что управляющий не шутит.

- Да, правильно, - ответил он, высоко подняв голову и посмотрев Кудрату прямо в глаза.

Рамазан с волнением прислушивался к их разговору. И когда увидел, что все закончилось мирно, облегченно вздохнул и сказал:

- Таир не из тех, товарищ Кудрат, кто опозорит наш трест.

Вышка вздрогнула от удара. Все обернулись - к буровой приставал нагруженный трубами большой черный баркас.

Лицо Исмаил-заде осветилось его обычной улыбкой: Бадирли привез бурильные трубы ровно в половине второго.

Соскочив на мостки и увидев управляющего, он обрадовался. "Хорошо, что сам здесь и видит собственными глазами", - подумал он и облегченно вздохнул.

- Ох, ну и человек!.. - прошептал он, переводя дыхание. - Этой своей улыбкой прямо режет тебя, как ножом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Вскоре после того, как Исмаил-заде уехал с буровой, начало светать. Белые облака, подобно огромным кипам хлопка, громоздились над морем и медленно плыли к югу. Ветер, поднявшийся еще с вечера, постепенно крепчал, и пенистые волны, тяжело перекатываясь, вздымались все выше. На горизонте, в сизоватой дымке уже проглядывал вишневый диск солнца.

А на буровой Рамазана даже не замечали, что наступило утро. Стараясь наверстать упущенное время, все делали свое дело быстро и четко. Новые трубы одна за другой опускались в скважину. Всегда сосредоточенный, казавшийся даже сердитым во время работы, Рамазан ни на минуту не отходил от скважины, внимательно смотрел за всем и временами давал указания то Джамилю, то Таиру.

Когда лучи поднявшегося над горизонтом солнца брызнули сквозь железные переплеты вышки, ротор уже вращался полным ходом, заглушая все прочие звуки глухим монотонным шумом. Бурение шло в обычном темпе. Лица людей были строги, сосредоточенны. Таир следил за поступлением глинистого раствора в скважину, но мысли его были далеко. Он думал о родном доме, о матери, никогда еще не приходилось ему разлучаться с ней на такой длительный срок.

Всем был доволен Таир, все ему нравилось в городской жизни и в работе на морской буровой, но отсутствие материнской заботы заставляло его чувствовать себя одиноким, как на чужбине. "Будь она здесь, - думал Таир, ни на что не променял бы Баку... А что, если привезти ее сюда? Но где, у кого она будет жить? Да и сама она вряд ли согласится бросить обжитый домик и переехать в город..."

Он взглянул на стрелку дриллометра, и этот аппарат, похожий на большие часы, напомнил ему, что приближается время утренней смены, когда на буровой должна была появиться Лятифа. Таиру вдруг показалось странным, что он совсем забыл о девушке. С некоторых пор при одной мысли о Лятифе у него пропадало желание вернуться в деревню. Так и теперь: забыв сразу о матери и деревне, он стал думать о девушке и с нетерпением поглядывал в сторону, откуда должен был подойти баркас.

Но "Чапаев" не показывался.

Время тянулось медленно. Нетерпение Таира росло. "Открою ей сердце, а там - будь, что будет!" - думал он, бросая беспокойные взгляды на бурное море.

Рамазан давно заметил эти взгляды, но решил, что парень просто устал и с нетерпением ждет смены. Будь это не новичок Таир, а кто-нибудь другой, мастер обязательно сделал бы замечание, а тут он только подумал: "Что ж, паренек совсем еще молод, не привык так много работать..."