- Или потому, что утрачена воля к жизни.

Адриан посмотрел на нее.

- У тебя воля к жизни не утрачена, Динни. Она сильно ослаблена, но не утрачена окончательно.

- Будем надеяться. Но пора бы ей уже начать укрепляться.

- У тебя теперь и вид лучше...

- Да, аппетит у меня хороший, даже с точки зрения тети Эм, но вся беда в том, что жизнь меня не влечет.

- Согласен. Я спрашиваю себя, уж не...

- Нет, милый, это не то, - рана зарастает изнутри.

Адриан улыбнулся.

- Я думал о детях.

- Их пока еще не научились делать искусственным способом. Я чувствую себя прекрасно, и вообще все могло быть гораздо хуже. Говорила я тебе, что старая Бетти умерла?

- Добрая душа! Когда я был маленький, она давала мне мятные конфеты...

- Вот она была настоящим человеком! Мы читаем слишком много книг, дядя.

- Несомненно. Надо больше ходить и меньше читать. А теперь пора обедать.

Возвращаясь в Англию, они прожили два дня в Париже, в маленьком отеле над рестораном возле вокзала Сен-Лазар. Там топили камины дровами, и в номерах были мягкие постели.

- Только французы понимают, что такое удобная постель, - сказал Адриан.

Кухня соответствовала вкусам любителей скачек и любителей поесть. Официанты в белых фартуках напоминали, по выражению Адриана, монахов, занятых необычной работой; наливая вино и заправляя салаты, они словно священнодействовали. Он и Динни были единственными иностранцами в этой гостинице и едва ли не единственными в Париже.

- Волшебный город, Динни! Кроме автомобилей, Заменивших фиакры, да Эйфелевой башни, я не вижу в нем существенных перемен с того времени, когда приезжал сюда в восемьдесят восьмом году, - твой дедушка был тогда посланником в Копенгагене. Тот же запах кофе и горящих дров, у людей те же широкие спины и те же красные пуговицы, перед теми же кафе стоят те же столики, и на углах афиши, и везде на улицах те же смешные киоски для продажи книг, и необычайно бурное движение, и тот же царящий повсюду серовато-зеленый цвет, даже у неба. И у людей те же сердитые лица, словно на все, кроме Парижа, им наплевать. Париж задает тон модам, и вместе с тем это самый консервативный город в мире. Здесь говорят, что передовые литераторы считают, будто мир начался не раньше тысяча девятьсот четырнадцатого года, что они выбрасывают в мусорный ящик все созданное до войны и презирают все долговечное, и что они в большей части своей евреи, поляки и ирландцы; а между тем они выбрали для своей деятельности именно этот никогда не меняющийся город. То же самое делают художники, музыканты и всевозможные экстремисты. Они собираются, болтают и экспериментируют до упаду, а добрый старый Париж смеется и живет все так же, не задумываясь ни о сегодняшнем дне, ни о вчерашнем. Париж порождает анархию, как пиво - пену.

Динни сжала его локоть.

- Мне эта поездка принесла большую пользу. Должна сказать, я давным-давно не чувствовала в себе столько жизни.

- Да, Париж обостряет наши чувства. Давай зайдем сюда, на воздухе слишком холодно. Чего ты хочешь: чаю или абсента?

- Абсента.

- Тебе ведь не понравится.

- Ладно, тогда чаю с лимоном.

Сидя в ожидании чая среди однообразной сутолоки "Кафе-де-ла-Пэ", Динни рассматривала худое, с острой бородкой лицо Адриана и думала, что здесь он чувствует себя вполне в "своей стихии" и что в Париже у него появилось особое выражение интереса и удовлетворенности, и его не отличишь от парижанина.

Интересоваться жизнью и не нянчиться с собой! Она оглянулась. Ее соседи не были ничем примечательны или особенно типичны, но они производили впечатление людей, которые делают то, что им нравится, и не хотят ничего другого.

- Они живут минутой, правда? - сказал вдруг Адриан.

- Да, я как раз об этом думала.

- Для француза жизнь - своего рода искусство. Мы всегда или надеемся на будущее, или сожалеем о прошлом. Англичане совсем не умеют жить настоящим.

- А почему англичане и французы так ужасно несхожи?

- У французов меньше северной крови, больше вина и масла, их головы круглее наших, их тела приземистее, глаза у большинства из них карие.

- Ведь таких вещей все равно не изменишь.

- Французы, по существу, люди золотой середины. Они довели искусство равновесия до высокого совершенства. У них чувства и интеллект находятся в гармонии друг с другом.

- Но французы толстеют, дядя.

- Да, но они толстеют равномерно, у них ничего не выпирает, и они прекрасно держатся. Конечно, я предпочитаю быть англичанином, но если бы я им не был, я бы хотел быть французом.

- Разве в нас не живет стремление к чему-то лучшему, чем то, что в нас есть?

- А! Обрати внимание, Динни, что, когда мы говорим "будьте хорошими", они говорят "soyez sage" {"Будьте благоразумны" (франц.).}. В этом кроется очень многое. Некоторые французы утверждают, будто наша скованность результат пуританских традиций. Но это ошибка: они принимают следствие за причину и результат за предпосылку. Допускаю, что в нас действительно живет тоска по земле обетованной, но пуританство было только частью этой тоски, так же как наше стремление к путешествиям и жажда завоеваний. Такими же элементами являются протестантизм, скандинавская кровь, море и климат. Но ни один из них не учит нас искусству жить. Посмотри только на наш индустриализм, на наших старых дев, чудаков, на наш гуманизм, на поэзию! Мы "выпираем" во все стороны. У нас есть два-три способа вырабатывать стандартных молодых людей - закрытые средние школы, "крикет" во всех его формах, - но как народ мы полны крайностей. Средний бритт - исключение, и хотя он до смерти боится это показать, он горд своей исключительностью. В какой еще стране ты найдешь столько людей, сложенных совершенно по-разному? Мы изо всех сил стараемся быть "средними", но, клянусь богом, все время "выпираем".

- Ты прямо загорелся, дядя.

- Когда вернешься домой, оглянись вокруг.

- Непременно, - отозвалась Динни.

На другой день они благополучно пересекли Ла-Манш, и Адриан отвез Динни на Маунт-стрит. Целуя дядю, она стиснула его мизинец.

- Спасибо, дядя, ты очень, очень помог мне!

За эти шесть недель она почти не думала ни о Клер, нк о ее неприятностях и поэтому сейчас же спросила, каковы последние новости. Оказалось, что иск уже опротестован и борьба началась, дело будет слушаться, вероятно, через несколько недель.