- Что будем делать? - спросил Канашкин.

- Одну минуту, Палыч. - Василий вернулся в комнату и, ни на кого не глядя, взял со стола коньяк. Накатил два стакана и один подвинул Канашкину: Выпей. Разговор серьезный.

Канашкин согласился.

Выпили.

- Ты ж офицер, - произнес Канашкин. - Должен понимать честь. Или в России офицеров не осталось с честью и совестью? - Он так и сказал "офицеров", с ударением на последнем слоге.

- Слушай, Палыч, я тебе вот что скажу. Я твою дочь не трогал.

Палыч вскинул брови.

- Ты погоди возмущаться... Я на кухню вышел, поглядеть духовку... Вот черт! - только сейчас Ребров почувствовал запах горелого масла и откинул дверцу.

Из плиты повалил дым. Обжигаясь неловко взятым противнем, Василий выдвинул его и уронил на пол. Запеченная капуста коровьей лепехой шлепнулась на линолеум.

- Видишь, что делается?.. Только начал вынимать - и ваш звонок. Я открывать. Ее даже не видел. Сразу в коридор, к двери. Что она там себе нафанта-зировала, не знаю. В магазине меня встретила, говорит, на работу устроилась, пойдем отметим. Соседка же. Я и впустил. Это ж она готовила...

Повисла пауза. Канашкин верил и не верил.

- Мне супруга в метро сказала, что любит Светка тебя.

Вот оно что, значит, мамаша была в курсе, понял Ребров.

- Перец надо было положить... сладкий. Я с перцем люблю, - отрешенно проговорил Канашкин, глядя на дочкину стряпню и принюхавшись.

- Не знаю, - отозвался Ребров, лихорадочно соображая, что бы еще такого придумать в свое оправдание, иначе все, конец.

И тут его осенило. Как-то у приятеля случилось нечто подобное в отпуске, и Ребров решил воспользоваться чужой находкой.

- Я тебе только одному скажу, но ты молчок, слово дай, - понизив голос, попросил он Канашкина.

Неудавшийся тесть кивнул и склонил ухо.

- Не стал бы я ее никогда... Канашкин обиженно выпрямился и даже привстал. Новые подозрения вихрем пронеслись в его крепкой голове.

- Я не в том смысле, а в том, что честь еще осталась у российских офицеров. В последний перед Дембелем поход заходили мы в Сингапур. Сечешь? Затащили меня братки в шалман. Не удержался. Пьяненький был. Ничего не помню. Утром проснулся с бабой. Сечешь? А потом мне корабельный доктор говорит сифилис. Я, конечно, в тайне держал. Доктор тоже. Святое дело.

- Святое, - согласился Канашкин. А у тебя, брат, тоже рыльце в пушку, усмехнулся про себя Ребров и продолжил:

- Как же я мог с твоей дочерью? Я ее с вот такого роста помню...

- Понятно, - крякнул Канашкин. - Ну мы пойдем... А ты лечись. У меня доктор есть знакомый...

- Да я почти уж вылечился совсем, - брякнул Ребров и спохватился: - Но рецидив еще может быть. А твою дочь не трогал, чем хочешь поклянусь.

Они пожали друг другу руки и вышли в комнату. Мама и дочка сидели на диване, сложив ладошки на коленях, как примерные школьницы. Просветленное лицо мужа и отца отразилось на них - они засветились. План удался!

Однако рано радовались.

- Вставайте. Пошли.

- Как? Куда?

- На кудыкину гору воровать помидоры... Марш! Ничего не понимая, женщины бочком протиснулись в коридор. И снова раздался звук затрещины. На этот раз дочери досталось по затылку.

- Отныне будешь дома к девяти, а в десять чтоб в койке лежала, объявил будущий распорядок дня Канашкин.

Взрослая Света рыдала как маленькая.

Каперанг затворил дверь и вздохнул с облегчением. Потом пошел на кухню, машинально собрал лепеху на совок и бросил в мусорное ведро. Похоже, останусь я сегодня голодным, решил Ребров, но вспомнил про салат, остатки шампанского и коньяка и повеселел.

А ведь поведет старый пень Светку в диспансер, обязательно на Вассермана проверит, со смехом подумал он. Но тут его прошиб холодный пот: вдруг у нее что-нибудь обнаружат? Черт их, библиотекарей, знает...

Глава 35

- Не удалось! - воскликнула Галина Анатольевна. - Надо же, вывернулся. Я думала, Светка Канашкина умнее...

Галина Анатольевна гладила белье. Доска стояла впритык к окну, и потому ей хорошо было видно все, что делается во дворе - кто входит, кто выходит, а по походке и жестам она запросто могла определить настроение попавшего в поле зрения. Конечно, не постороннего, своего. Канашкины хоть и переехали, а все еще оставались в ее сознании своими.

Сева оторвался от зарубежного каталога новинок электронной промышленности и с тоской посмотрел на свою "четверку". Компьютер только номинально можно было считать той моделью, что была обозначена на корпусе. Экономя на всем, Сева покупал на рынке другую модель на запчасти, что-то впаивал, что-то переставлял, устанавливал новые цепочки, заменил в конце концов материнскую плату и получил компьютер неизвестной промежуточной модели - не "шесть", но уже и не "пять". Однако то, что он увидел в каталоге, превзошло все его ожидания.

Сева скрипнул зубами, как от сильной боли, и вспомнил, куда ушла большая часть накопленных им "зеленых". На эти проклятущие костюмы. Оставалось немногим более двухсот долларов, и он планировал истратить их на Савеловском рынке, даже приглядел детальку и блок, но тут случился победный банкет, Краузе, будь он неладен, вышел в своем пахнущем нафталином смокинге с бабочкой на цыплячьей шее, и мать тут же реквизировала заначку, непременно решив сшить Севе такой же.

- Кто там? - спросил Сева больше из вежливости. И потом, если матери не ответить, она тут же возьмет его в оборот и тогда от выслушивания длинного монолога на тему "в наше время..." не уйти.

Он все уже знал о ее времени и мог бы написать диссертацию - какие тогда носили оборки и чем редингот отличается от редингтона, а апаш от косоворотки. Мог, но тошно.

- Да Канашкины. Сначала переехали первыми, теперь локти кусают. Час назад Светка зацепила Ваську Реброва. К нему пошли. С бутылками. Ясно, охмурить его хотела. Однако Ребров умнее оказался, чем я думала. Ох, Светка, стервa...

Севе Светка не нравилась. Когда Светке было лет четырнадцать, а Сева только перешагнул двадцатипятилетний рубеж, девочка как-то прижала его в подъезде, навалившись молодым, остро пахнущим потом телом, не давая прохода. Сева стоял в вестибюле и никак не мог открыть складной зонт, а она забежала с дождя и, вся мокрая, с прилипшим к грудям платьем и бесстыдно торчащими от холода сосками, прижалась к нему и нагло заглянула в глаза. Сева потерял дар речи.