Этого Ибрагим не ждал. Насими понял, что аваризат был всего лишь предлогом для всеобщего разоружения. И, конечно же, почтенные гатибы уведомили его, что все оружие перенесено в резиденцию шейха Азама и передано черным мюридам; и отряду, набранному из числа близких некогда Хушенку персов-бакинцев, покровительствуемых гаджи Нейматуллахом, развозящим в мирное время нефть и соль по городам и селам Ширвана.
Ибрагим сполна ощутил позор разоблачения и в гневе посмотрел на молчавших гатибов. Так вот к чему привело отступничество от "лаилахаиллаллаха"! Потом он окинул взглядом мечети с устремленными под самые звезды белеющими минаретами, и ему показалось, что и минареты, одевшись в белоснежную хиргу, отступились и молча протестуют. Вот почему, подумалось ему, на него повеяло страхом от немощного старика, который пришел сам, чтобы сдаться. Минареты говорили о другом: они молча подтверждали власть Фазлуллаха. Нет, он вовсе не сдался; легковерно думать, что он сдался. Он сидит в подземелье, за железными дверями одна другой крепче, а его учение заполонило и околдовало Ширван, и перед ним бессильна воля шаха.
В озере, по краям его, отражались огни факелов, и казалось, что это земля там занялась пожаром, а в середине, в темно-красном, поддернутом блестящей пленкой зеркале отражались крупные звезды. И, странное дело, когда гаджи Фиридун сказал: "Даже в Кербале не было такой трагедии",- Ибрагим увидел в этих потонувших в крови звездах серебряные звезды на небесном знамени единого царства, и сейчас, когда Насими бросал ему обвинение за обвинением, никак не мог отогнать чудесное видение. В мозгу его запульсировала кровь. Он чувствовал приближение нового приступа, но не мог уйти и думал о том, что вместе с кровью аснафа он выпустил кровь и жизнь из самого себя - шаха-землепашца. Он думал о том, что любыми средствами должен воскресить образ шаха-землепашца, если надо - признать справедливость всех обвинений Насими, согласиться, что в борьбе с Мираншахом он в действительности сам превратился в погромщика Мараншаха и обещать отныне стараться постичь истину Фазла и никогда, ни при каких обстоятельствах, как бы ни казались они безысходны, не преступать своих прав и хранить верность своему аснафу. Только так он мог смыть кровь со знамени страны единства, на котором сверкали серебряные звезды.
Но если он пообещает и на деле станет опираться на учение Фазла, то не столкнется ли снова лицом к лицу с Дивом, который уже недвусмысленно сказал ему: "Не стала ли и твоя голова головой того окаянного? Иди подумай!" И не потопит ли Тимур, убедившись, что связи его с хуруфитами не порваны, Ширван в крови? Способны ли хуруфиты отбить нашествие Тимура? А если не способны, то не приведет ли это его - ширваншаха- к необходимости новым кровопролитием доказать свою преданность и тем спасти свой трон и корону? Мысли его, проделав замкнутый круг, пришли все в тот же кровавый тупик, стук молотка в голове усилился до нестерпимости и, вместо того чтобы выразить, как он собирался, полное согласие с Насими и признать свою вину, он обрушился на пего с криком:
- Как я мог избежать погрома перед лицом палача, которого вы сами называете Дивом? "Сто тысяч голов в Ширване у того окаянного", - сказал он мне. Сто тысяч голов потребовал! Я послал к нему гонца с сообщением, что требование его выполнено. Но кто может поручиться, что дервиши-хабаргиры не донесли уже ему, что не выполнено и пятой доли требования? Что мюриды Фазла ходят целехоньки, а вне Шемахи не тронут ни один человек, говорящий "Анал-Хакк"? И если завтра Див нагрянет на нас со своей конницей, то как мне быть?! - Это был другой Ибрагим, нелицемерный, не коварный, горестно откровенный, и, заметив на непримиримом лице Насими признаки понимания, он раскрылся до конца. - Сегодня я спас Ширван за счет крови своих подданных. Но чем я завтра спасу его? - сказал он. - Если он потребует в жертву столько голов, сколько составляет его армия, то не значит ли, что придется пожертвовать теми же багадурами и аскерхасами, которые защищают и тебя? Будь шахом не я, а ты, - с чем бы ты вышел ему навстречу завтра?
- Этот вопрос тебе следовало задать до погрома, - ответил опечаленный Насими. - Тогда ты узнал бы, что Див, по-прежнему наводящий ужас своими угрозами, уже не способен осуществить их. Он обезврежен.
- Тимур!.. Обезврежен?! Кто может обезвредить его?!
- Хакк! - односложно ответил Насими, и Ибрагим, вновь увидев так поразившее его когда-то кипение искр в его черных глазах, уже не сомневался, что в этом человеке, не признающем бога вне человека, мощью науки провозглашающего "Быть сему!", одаряющему бездуховное духом, действительно есть нечто божественное.
- Ты слаб от телесных недугов. Соберись с силами, постарайся выслушать и понять, и ничего не упусти, шах, - сказал Насими. - Фазл называл свою сдачу "счастливым делом". Он знал, что ты, плененный страхом, поддался уговорам поганого нутром купеческого головы гаджи Нейматуллаха и собрал тайный отряд, чтобы перебить наших мюридов - своих же подданных. Он просил тебя о встрече в надежде воздействовать на тебя и с помощью твоего возрожденного духа обезопасить Дива... Но я, пребывая в последнее время поблизости от тебя, в домах и мечетях этих почтенных гатибов, понял по многим признакам, что ты откажешься от встречи с Фазлом, сбежишь позорно, руками шейха Азама прольешь кровь невинных и поспешишь отправить Фазла под Алинджу в распоряжение Мираншаха. Ты был причиной того, что я восстал против сдачи Фазла, шах, только ты! Ибо я видел твое нутро, охваченное страхом, и понимал, что в короткое время переменить его не удастся. И когда я узнал о твоем поражении в Шабранском стане, я сам пошел пред очи Дива. Не изумляйся! Вспомни багадура со светлой душой по имени Ибрагим Дербенди, вспомни, как он явился к Диву в Карабах и смело сказал ему: "Сверх даров я принес тебе свою голову". Высокая честь и любовь к своим подданным вели тебя, шах, и ты победил! Я пришел к тебе из Шабрана, чтобы вернуть тебе ту любовь, и если бы ты, Высокоименитый в Стране спасения, выслушал меня, то не было бы кровопролития.