Если мы будем так поступать, то станем лучше понимать суть дела, – вернее, мы тогда только и станем понимать ее правильно, ибо то, что связано с бытием, становится отчетливым только через действие. И тогда жемчужина засияет. А в следующий раз мы будем в состоянии сделать больше: легче выпустить из рук, с большим великодушием «продать», честнее «возненавидеть». Что? Нашу похоть, наше вожделение, нашу непроизвольность чувств, наше самодовольство – все мерила чести и права, кажущиеся неоспоримыми.

Мы глубже проникнем в новый порядок вещей; это принесет нам новое познание, а из него проистечет новое дело...

Мы, конечно, уже начинаем чувствовать, что трудиться в деле Божием означает нечто иное, чем заниматься каким-то земным делом. Последнее определяется волей к самосохранению, или потребностью в творчестве, или желанием служить своей задаче и времени, – тогда как первое определяется согласием отдаться на волю Божьего Промысла, чтобы Бог содействовал этим Новому Творению. Нельзя ли с этого и начать? Ведь нечто из этого великого, о чем здесь идет речь, уже зримо, – так нельзя ли принять это в свой дух и сделать стимулом для своего труда? Например, тогда, когда результатов не видно и появляется искушение отнестись к делу легкомысленно? Или когда что-либо кажется миру неразумным, в то время «как этого требует внутренний голос?» Тогда как раз и проявилось то взаимовлияние, при котором из действия вытекает познание, рождающее в свою очередь более плодотворное действие.

Многое зависит от того, ощутим ли мы, насколько жизнь во Христе связана с обычной жизнью. К числу изречений, глубочайшим образом выражающих сущность христианства, принадлежит следующее: «Кто хочет душу (жизнь) свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу (жизнь) свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф 16.25). Очень важно не принимать эти слова сразу в их предельном, устрашающем смысле и не защищаться потом возражением, что нас это вообще не касается. «Потеря жизни» берет начало в повседневности; «умирание», о котором идет речь, может начаться уже в те минуты, когда нам приходится обуздывать какую-то страсть. «Кто хочет творить волю Его (Отца), тот узнает о сем учении», – наставляет Господь (Ин 7.17). Мы должны заботиться о том, чтобы каждый на своем месте приступил к делу. Тогда действие породит новое сознание, а пробужденное сознание станет стимулом к лучшему действию.

7. Те, кого Он любил

Мы уже упоминали однажды об одиночестве, в котором жил Иисус и печать которого лежит на столь многих Его словах. Вспомним хотя бы грустное замечание: «Лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Лк 9.58). Величайший дар – любить Господа полностью преданным Ему сердцем. Не как «Искупителя» или «возлюбленного Спасителя» в том безличном смысле, который часто придается этим выражениям, но Его самого, живого и воплощенного, так, как любят человека, единожды существующего, с которым мы связаны в счастье и в горе. Выразимая же и все превосходящая благодать заключается в том, что этот Единственный есть вместе с тем Сын Бога живого, вечный Логос, через Которого все было сотворено, и наш Искупитель. Кто любит Его так, тот читает написанное повествование о Его жизни как весть о самом любимом друге. Для него важно каждое слово – и услышав, как одиноко жил Господь, такой человек станет искать для Него заботливым сердцем близости и пристанища, даваемых любовью... Мы, конечно, не можем приписывать себе такую любовь, но все же считаем себя принадлежащими Ему и уповаем на искру Его благодати. Поэтому мы спрашиваем себя – неужели не было никого, кто любил бы Его? Причем любил бы не только так, как люди в беде любят своего Спасителя или ученики своего Учителя, но просто – лично Его, Иисуса из Назарета?

Когда ищешь ответа на этот вопрос в евангельские повествованиях, то кое-что все же находишь. Не то, чтобы у Него когда-либо был настоящий друг. Да и как мог бы быть рядом с Ним, пришедшим от сокровенного Отца, несшим в Себе смысл мира и принявшим на Себя ответственность за его спасение, – как мог бы быть рядом с Ним кто-либо Ему равный? А без равенства невозможна и настоящая дружба. И если Он и сказал при прощании со Своими: «Я уже не называю вас рабами... Я назвал вас друзьями» (Ин 15.15), то это – дар Его любви, а не выражение их отношения к Нему.

Был однако среди учеников один, связанный с Ним особым образом, – Иоанн. Глубоким старцем, вспоминая те годы, он сам называет себя учеником, «которого любил Иисус» (Ин 13.23). Между ним и Иисусом была тайна внутренней близости. Мы это чувствуем, когда он рассказывает, что на Тайной Вечере он возлежал у груди Господа и что он же передал тревожный вопрос Петра. Мы это чувствуем по глубине его Евангелия, проистекающей из глубочайшей мудрости любви, а более всего – по объемлющей мир полноте и вместе с тем – проникновенности его первого Послания.

Была еще и одна женщина, – та, которую Иисус силой Своей личности и Своего слова освободил от постыдной жизни. Лука рассказывает о ней в седьмой главе (Лк 7.36-50): один фарисей по имени Симон приглашает к себе Господа после Его речи в синагоге, а потом приходит «грешница», плачет у ног Господа и оказывает Ему столь смиренную и нежную услугу любви. Может быть, это та же Мария из Магдалы, о которой Иоанн повествует, что она стояла у креста (Ин 19.25), в пасхальное воскресенье рано утром пришла ко гробу оказать почести телу Господа и была также первой, увидевшей Воскресшего и услыхавшей Его речь (Ин 20.11-18). В ней те же величие, жар души и смелость, что и в той галилейской женщине. Она очень любила Господа и была дорога и Ему. Это ощущается и в описании встречи, когда она, думая, что стоящий рядом с ней – садовник, спрашивает, куда он положил тело, а Господь обращается к ней: «Мария», и она отвечает: «Раввуни! (Учитель мой)!» (Ин 20.11-16).

Наконец, было еще три человека, действительно и просто близких к Господу: Лазарь и его сестры, Марфа и Мария в Вифании. О них Евангелие повествует по разным поводам, и если проследить отдельные места вкупе с подтекстом, то их образы предстанут с предельной четкостью.

Сначала о них рассказывает Лука: «В продолжение пути их пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой. У нее была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении, и, подойдя, сказала: Господи, или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? Скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее» (Лк 10.38-42).

Что прежде всего бросается здесь в глаза? Кроме сестер, был ведь и мужчина – Лазарь. По древнему обычаю он был главой семьи и хозяином, – здесь же сказано: «женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой». Стало быть, распоряжалась в доме она. Наверно, с усердием и сердечной теплотой, – но, как бы то ни было, командовала она, Марфа. Лазарь же был, видимо, задумчивым, внутренне сосредоточенным человеком; и здесь же мы отметим особенность, определяющую, собственно, всю его жизнь: он молчит. Никогда мы не слышим от него ни одного слова. Рядом со своей энергичной сестрой, при ее твердой руке и быстрой, уверенной речи, мы чувствуем особую глубину этого молчания... В Новом Завете представлен еще один неизменно молчащий человек, присутствие которого тем не менее дает о себе знать с величайшей силой: Иосиф, супруг Марии и приемный отец божественного Младенца. Он никогда ничего не говорит, совещается сам с собой, прислушивается и повинуется. В нем есть нечто мощное и тихое – почти как отблеск Всемогущего Отца Небесного... Лазарь тоже молчит, и мы еще увидим, какого рода это молчание. Упоминается еще и третий член семьи – Мария. Она так же охотно предоставила управление сестре. Вероятно, она моложе, и во всяком случае у нее спокойный, созерцательный характер. Об этом говорит и ее поведение: когда Господь приходит в их дом и долг гостеприимства повелевал бы ей сделать все, чтобы Ему было хорошо, она садится у Его ног и слушает, так что Марфа, собственно, права, когда сердится на ее небрежение.