Нам нужно предпринять попытки иного рода. Где еще мы могли видеть животное со смертельной раной на шее, мертвое и, однако, живое? Настолько полное жизни, что наши чувства уже не могут оторваться от этого образа? Да – во сне! Во сне можно увидеть такое существо, живое и все же мертвое, непостижимое, и все же не ощущаемое нутром как загадочное, пусть это и нельзя выразить словами. Или появляется некто, дающий нам почувствовать, что он обладает неслыханной силой зрения, – у него всюду глаза, все в нем видит. И он могущественен всем своим существом. Все в нем оружие, ударная сила, рог. Подобные вещи могут возникать во сне. А если рассудок возражает, то его заглушает внутреннее чувство причастности. Почему это так? Потому что во сне замкнутость образов расплывается. На поверхность проступает иная, глубинная реальность, она принимает форму вещей, перерабатывает и преображает их; и не только так, Как это делает воображение художника, которое всегда бывает ограничено рамками окружающей действительности, даже если оно раздвигает их шире того, что возможно в реальности, – но так, что мерки возможного и невозможного вообще перестают действовать. Критическому рассудку здесь уже нечего сказать. Здесь господствует течение внутренней жизни, тайная воля инстинкта, внутренний смысл существования, о котором бодрствующее сознание не знает ничего. Все это пользуется осязаемыми образами, выражая себя прикровенно, и все же просвечивая сквозь них. Спящий человек внутренне согласен со всем этим и чувствует значение образов, даже если он наяву не мог бы уловить ничего... Здесь перед нами похожее состояние – с тем существенным различием, что данное состояние определено «свыше», от Бога. Оно заключается не в успокоительном действии сна, когда отключается рассудок с его критичностью и воля с ее властностью, – здесь человеком овладевает Дух Божий, выводит его за пределы его собственного существа и превращает его в принадлежность чего-то, что превосходит его человеческие разум и волю. Этот высший смысл выражается, как в вещах, процессах и образах мирского существования, так и во внутренней жизни пророка. Фантазия работает во сне, чтобы удовлетворять подспудные желания, порождаемые жизнью, – в видении же царит Дух Божий и придает образам, заимствованным из мира, новые формы, чтобы выразить ими некое божественное содержание. Эти образы оказываются в иной атмосфере, они замешаны на другом тесте, они следуют иным законам строения и развития, чем в земном существовании, -подобно тому, как образы сновидений носят иной характер, чем картины реальности. Образы видений сливаются в мощный поток. Они выплывают из него, меняются, переходят друг в друга, снова тонут в нем. Открывается же при этом тайна несказанного священного бытия безмерной полноты, невыразимого грядущего, исходящего от Бога преобразования и завершения – новизны как таковой.

В той же главе, с первого по четвертый стих, сказано также: «И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями, и видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати ее? И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землею, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в нее. И я много плакал о том, что никого не нашлось достойного раскрыть и читать сию книгу и даже посмотреть в нее» (Откр 5.1-4). Почему этот человек плачет, притом так, что этот плач потрясает до глубины души? Опять можно было бы попытаться найти рассудочный ответ, что книга эта символизирует смысл бытия в настоящем и будущем, и что тайно – зритель хотел бы его познать, но священный смысл остается сокровенным, никто не может его разгадать, а потому он и грустит. Но это не было бы полнокровным объяснением... Однако каждому случалось видеть во сне, что вот стоит нечто, или лежит, например, книга на столе, и она закрыта, а он знает самим нутром, что все зависит от того, чтобы эту книгу открыть! Но это невозможно, и он приходит в полное отчаяние. Если кто-нибудь спросил бы, отчего он плачет, он указал бы на книгу и сказал: да разве ты не видишь? вот книга! и она не раскрывается! Во сне рушатся преграды между «здесь и там», между мной и Другими. Единый поток жизни течет сквозь все, и в образах сновидения, отчужденных и все же глубоко трогающих, спящий узнает себя самого. С испугом, но вместе с тем и с чувством узнавания, он встречается в этих образах с самым глубоким, самым сокровенным и неведомым, что есть в нем самом. Вон там – книга, а в ней – смысл его жизни, ее сохранность... Или стоит светильник, и кто-то говорит: это тот человек, которого ты любишь. Это твое счастье. Если светильник опрокинется, счастье разобьется. Не говорится, что это символ счастья, поскольку счастье, скажем, нечто светлое и теплое, оно беззащитно, как огонек на высоком подсвечнике, – нет, сказано: это пламя – твое счастье. Спящий же слышит это, быть может, удивляется, и однако понимает: конечно, это так. И он всем существом своим боится за слабый колеблющийся под ветром огонек, ибо во сне его жизнь – не только в нем самом, но и в этом огоньке.

Нечто подобное происходит и здесь, только человек, посещаемый видениями, находится не в состоянии сна, а «в Духе». И то, что он ощущает, что переполняет и его и образ, – это не природная жизнь со своими инстинктами, страхами, надеждами, но святая, новая жизнь от Бога. Она заявляет о себе, раскрываясь в появляющихся образах: что в них, то и в ней. Но если книгу нельзя открыть, появляется ужасающая, до глубины души проникающая боль. Обо всем этом нужно иметь некоторое представление, если мы хотим понять Апокалипсис. Нужно подняться выше жесткой замкнутости образов повседневности и допустить их текучесть. Все то, что мы знаем из повседневной жизни, нужно препоручить господствующей силе и следовать за ней. Нужно развить в себе внутренний слух, стать духовно послушным, настроиться на волну образов, чтобы принимать их такими, какими они появляются, чувствовать их. Тогда мы поймем – насколько Бог даст понимание.

Тогда и исследования и знания обретут смысл, и можно будет с пользой для себя узнать, как строится Книга Тайного Откровения, что означают упоминаете в ней символы, каковы исторические предпосылки тех или иных утверждений и т.д. Но сначала нужно проникнуться тем пониманием, той особой способностью видеть и чувствовать, о которых мы только что говорили.

2. Властвующий

Тайное Откровение начинается великим видением: «Я, Иоанн, брат ваш и соучастник в скорби и в царствии и в терпении Иисуса Христа, был на острове, называемом Патмос, за Слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа. Я был в Духе в день воскресный, и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил: ...то, что видишь, напиши в книгу, и пошли Церквам, находящимся в Асии: в Ефес, и в Смирну, и в Пергам, и в Фиатиру, и в Сардис, и в Филадельфию, и в Лаодикию. Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший со мною; и обратившись, увидел семь золотых светильников и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому, облеченного в подир (длинную одежду) и по персям опоясанного золотым поясом. Глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его – как пламень огненный; и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи, и голос Его – как шум вод многих. Он держал в деснице Своей семь звезд; из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лице Его, как солнце, сияющее в силе своей. И когда я увидел Его, то пал к ногам Его, как мертвый. И Он положил на меня десницу Свою, и сказал мне: не бойся, Я есмь Первый и Последний и Живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь. И имею ключи ада и смерти. Итак, напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего. Тайна семи звезд, которые ты видел в деснице Моей, и семи золотых светильников есть сия: семь звезд суть Ангелы семи Церквей; а семь светильников, которые ты видел, суть семь Церквей» (Откр 19-20).

Какая мощь в этой картине Тайновидца, во время гонений сосланного на пустынный остров Патмос, в воскресный день его охватывает Дух и возносит выше его собственного существа к созерцанию и опыту, которые от Бога... Затем он слышит позади себя голос. Мы чувствуем приближение того внезапного, непредсказуемого, таинственного, что свойственно видению... Он оборачивается, чтобы увидеть, «чей голос, говоривший» с ним. Тут его взору представляются семь светильников. Между ними сидит Некто, «подобный Сыну Человеческому». Очевидно, не Он был «голосом», говорившим сначала и звучавшим, как труба. То был только «голос», говорящий элемент видения, зов, обращенный к человеку. Тот, Который здесь сидит, говорит по-другому. Его голос – «как шум вод многих»; он не возвещает, как труба, но преисполнен полноты мира. Восседающий подобен Сыну Человеческому – Он такое же существо, «как» человек, но выходит за пределы всего того, что поддается описанию. Его голова и волосы белы, «как белая волна, как снег». Образы, сменяясь, дают почувствовать что-то не по-земному сияющее и чистое. Ноги Восседающего «подобны халколивану, как раскаленные в печи». Нам вспоминаются картины того художника, которому, одному из очень немногих, было дано изображать видения, – Маттиаса Грюневальда. На Изенхаймском алтаре члены Воскресшего раскалены изнутри, а лик Его не освещен, но сам излучает свет. Тайновидец сражен этим видением. Оно повергает в ужас, сотрясает основы повседневности, но в то же время и дает силы вынести это. Сын Человеческий склоняется над поверженным, кладет на него Свою десницу, мощную, властную, поднимает его и говорит: «Не бойся». При этом Он открывает, кто Он, – и это тоже видение, ибо реальность, являющаяся свыше, может быть воспринята только с помощью ее собственного свидетельства о себе. К ней нет пути; путь ведет только от нее. Ее не постигают ни природным опытом, ни земной логикой, она истолковывает себя сама: «Я семь!» – говорит то, что здесь выступает. То, что здесь открывается: свет, в котором оно предстает, глаз, который это воспринимает, сила, благодаря которой можно вынести откровение – все это составляет единое целое.