Охваченные ужасом, ученики бегут, и ими движет, вероятно, не только страх, как бы с ними не случилось того же; их сердца смущены до самой глубины. До этого мгновения они все еще ожидали, что их Учитель каким-нибудь великим знамением Своего посланничества заставит противников отступить. Когда же ничего не происходит и Его арестовывают, то это доказывает им, что Он не Тот всемогущий носитель всякой власти на небе и на земле, которым, по их мнению, призван быть Мессия.
Иисуса ведут сначала к Анне, тестю правящего первосвященника Каиафы. Этот человек пользуется, очевидно, таким влиянием, что по этому важному делу сначала обращаются к нему. Но он не задает никаких вопросов и не отдает никаких распоряжений, а отсылает связанного Узника к Каиафе. В доме этого последнего и происходит первый допрос.
Петр и Иоанн следуют на расстоянии. Последнего хорошо знают в доме первосвященника, и он имеет возможность войти во двор вместе с Иисусом. Петр остается перед воротами и ожидает развития событий. То, что происходит во дворе, не является еще судебным процессом: по еврейскому праву он мог происходить только днем. Здесь своего рода предварительный допрос и вместе с тем возможность для власть имущих насладиться своей победой. Первосвященник спрашивает Узника о Его учении и последователях – у нас перед глазами выражение его лица и в ушах звучит его вопрос. Иисус видит, что никто не стремится установить правду, что приговор уже вынесен и каждый вопрос является просто ложью. Поэтому Он избегает прямого ответа: «Я говорил явно миру; Я всегда учил в синагоге и храме, где всегда Иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь Меня? Спроси слышавших, что Я говорил им; вот, они знают, что Я говорил» (Ин 18.20-21). Один из близко стоявших служителей первосвященника видит здесь случай отличиться и ударяет Иисуса по лицу, сказав: «Так отвечаешь Ты первосвященнику?» Иисус отвечает со спокойствием, которое трогает глубже, чем все остальное: «Если я сказал худо, то докажи, что худо, а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин 18.22-23).
Между тем Иоанн переговорил с привратницей и она впустила также и Петра. Ночь была холодной.
Служители, разведя огонь, стояли и грелись. Петр грелся с ними. Тогда пришла привратница, строго посмотрела на Петра и сказала: «Не из учеников ли Его ты?» Петр отрекается: «Не знаю, что ты говоришь», удаляется от огня в переднюю часть двора, и в тот же миг поет петух. Привратница смотрит ему вслед и говорит стоящим вокруг: «Он все-таки один из них». Петр слышит эти слова и снова лжет. Немного позже они говорят ему: «Конечно, ты один из них! Ведь ты Галилеянин!» Петр начал клясться и божиться: «Я не знаю человека, о котором говорите». Тогда петух запел во второй раз. Иисус же, Которого тогда вели с допроса, обернулся и взглянул на Петра. И Петр вспомнил слово Господа, Который сказал ему: «Прежде нежели дважды пропоет петух, отречешься от меня трижды». И, выйдя вон, «горько заплакал» (Мк 14.66-72; Лк 22.61).
Господь в темнице, и судебные сторожа следят за Ним. Они знают, кто этот пленник; вопрос, является ли Он Мессией, взволновал весь Иерусалим. Как возникает в человеке низость, когда святой, власть которого ему прежде неохотно приходилось признавать, становится бессильным! Из какой ненасытной глубины поднимается ненависть к святому. Поистине «настало ваше время и власть тьмы» (Лк 22.53), когда они безоружному завязывают глаза, бьют Его и спрашивают: «Прореки, кто ударил Тебя?» Как если бы это были не люди, которые до крайности довели свое глумление над Сыном Божиим, а кто-то другой за ними: «много иных хулений произносили против Него» (Лк 22.63-65).
Ранним утром созывается Синедрион. Старейшины народа, законники и священники, собрались вместе. Торжествующие враги – в полном сознании своей силы. Они решили предать Его «суду Божию» за богохульство, ибо оно карается смертью согласно иудейскому закону. Это преступление только тогда считается заслуживающим наказания, когда само имя Божие произнесено в богохульной речи; однако нельзя привести никакого доказательства в подтверждение этих слов. Да и свидетели не были согласны между собой. Образ и действия Господа были так ясны, что при полном отсутствии совестливости не удается правильно их сформулировать. Иисус не отвечал ни на какие обвинения. Когда первосвященник предлагал Ему высказаться, Он не отвечал ни слова. Весь обмен мнениями был ложью – как и слова, с которыми фарисеи и законники к Нему приступали. Ему было бы легко показать противоречия их свидетельств, усилить впечатление чистоты, которая Его окружает, даже перейти к наступлению на обвинителей. Есть что-то прискорбное в том, что Он ничего, совсем ничего, не делает, чтобы остановить ход Своей судьбы – пока не приходят к заключению, что Он и не хочет выдержать нападение. В гефсиманскую ночь Он взял этот крест на Себя, и то, что теперь случается, что все ожесточенные, трусливые, изолгавшиеся, «несмысленные» (Гал 3.1) люди творят против Него, – дело сатаны, в котором проявляется воля Отца. Мы, действительно, включаемся в это событие только тогда, когда испытываем глубокое чувство покоя, которым живет Христос. Ничего темного. Ничего сомнительного. Никакого небрежения. Никакого своенравия. Ничего подобного, только совершенно обратное: бдительность, готовый на все жертвы душевный мир.
Когда первосвященник убеждается, что на этом пути он ничего не достигнет, он меняет тактику и неожиданно задает Ему вопрос по существу: «Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Мессия, Сын Божий?» Теперь Иисус отвечает. Больше не ставится вопрос с целью коварно Его погубить. А высшая власть Его народа и сам народ, происходившие от Бога, хотя и ожесточенные против Него, хотят получить подтверждение о Его миссии и о Его посланничестве. С этого вопроса искупительная судьба народа должна начать свое свершение. Итак, он отвечает: «Ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных». Тогда первосвященник раздирает одежды свои и говорит: «Он богохульствует» – патетический жест при установлении вины. «На что нам еще свидетели? вот, теперь, вы слышали богохульство Его. Как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти» (Мф 26.63-66).
Ни слова больше о праве или правовой защите. Хитрость и насилие. Его претензия на мессианство ставится Ему в вину. Никак не доказывают справедливость этого обвинения: ни юридически, потому что Его самого спрашивают, как Он себя оправдывает, ни тем более – как это следовало бы сделать прежде всего согласно вере и Слову Божию – когда мудрейшие учители и благочестивейшие священники испытывают дух, живущий в Нем. Его правонарушение состоит в том, что Он Сам отвечает, упоминая Имя Божие, на вопросы, которые Ему задают о Его мессианстве. Сразу устанавливают вину и выносят приговор.
Но иудейский народ потерял право судить, и право казнить ему больше не принадлежит. Если смертная казнь представляется необходимой, тогда представитель римского государства, правитель, должен подтвердить приговор Синедриона и разрешить его исполнение. Поэтому они снова связывают Иисуса и ведут Его в преторию, где Понтий Пилат судит.
Обвинители входят во двор претории, но не «в преторию, чтобы не оскверниться, но чтобы можно было есть пасху» (Ин 18.28). Как однажды Иисус со скорбью сказал о фарисеях и книжниках: «Горе вам, книжники и фарисеи, что даете десятину с мяты, аниса и тмина... очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды...» (Мф 23.23 и 25).
Правитель знает иудейские обычаи и выходит к ним во двор. Уже с первых вопросов и ответов мы чувствуем резкость и пренебрежение с обеих сторон. Римлянин: «В чем вы обвиняете Человека Сего?» Они: «Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе». Пилат: «Возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его». Иудеи: «Нам не позволено предавать смерти никого». (Ин 18.29-31), и снова начинают обвинять. Они меняют смысл жалоб, видя, как реагирует Пилат. О богохульстве больше не говорится: они боятся, что Правитель скажет, что его это не касается. Поэтому они обвиняют Иисуса в том преступлении, которое правителя римской власти должно было обеспокоить больше всего, в подстрекательстве народа к бунту: «Мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем». Сами они сразу же присоединились бы к восстанию против кесаря; Иисуса же, сказавшего: «отдавайте кесарево кесарю», они обвиняют, явно противореча Его словам, в бунте против кесаря. Иисус молчит. Он также молчит в ответ на вопрос правителя, что Он может сказать по поводу обвинения. Пилат очень удивлен (Мф 27.14). Обычно обвиняемые держат себя совсем иначе. Они говорят бессвязно, быстро, ища сочувствия и приводя в движение все, чтобы спасти свою жизнь, – а Этот молчит. Тогда он ведет Его в преторию и допрашивает Его один на один: «Ты Царь Иудейский?» Иисус отвечает загадочно: «От себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне?» Обвинения утверждали, что Я восстаю как Мессия против кесаря. Это должно означать: если ты спрашиваешь о ходе этого процесса и о том способе, которым находящиеся снаружи обвиняют Меня, тогда Мне нечего сказать. Но, может быть, ты спрашиваешь сам от себя? Может быть, есть что-то в тебе, что нуждается в ответе, – на это Я хочу ответить. Пилат гордо отвечает: «Разве я Иудей?» Какое мне дело до вашего Мессии? «Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал?» (Ин 18.33).