Пока этот союз любви слаб, и незаметен, и сокровенен. Лишь немногие вокруг Иисуса смутно ощущают его, хоть и не понимая еще его сущности, – те, которые уже не «рабы Божий» в великом и вместе с тем сохраняющем расстояние ветхозаветном смысле слова, но «друзья». Они находятся в особой близости к Богу, созданной Иисусом. Ибо быть «другом», как они, могут только те, кому открылся Отец, а Он открывается во Христе.
Затем следуют в четырнадцатой и пятнадцатой главах от Иоанна святые слова о любви, все время повторяемые по-новому, все время углубляемые. Любовь, о которой здесь говорится, – не любовь вообще, к людям, или к добру, или к истине, но та любовь, которая возможна только через Него, та, которая направлена через Него к Отцу и от Него же к людям. «Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцем Моим; и Я возлюблю его, и явлюсь ему Сам» (Ин 14.21). И опять: «Нелюбящий Меня не соблюдает слов Моих; слово же, которое вы слышите, не есть Мое, но пославшего Меня Отца» (Ин 14.24). И еще раз: «Тем прославится Отец Мой, если вы принесете много плода и будете Моими учениками. Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей. Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви. Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна. Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас» (Ин 15.8-12). Ученики едва ли поняли эти слова. Ведь не напрасно Он тут же дает им обетование Святого Духа! «Когда же приидет Утешитель, Которого я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне» (Ин 15.26). Только Он раскроет смысл и сделает слова понятными. Но ученики чувствуют близость Бога и исходящую от Бога мощь своего Учителя.
Эта близость все же не должна служить нам поводом для того, чтобы заземлять образ Иисуса, видя в Нем только уходящего Учителя. В памяти людей запечатлелось два события, повествующих о прощании великих учителей с учениками. Одно из них произошло на четыреста лет раньше: это была смерть Сократа, как ее описывает его ученик Платон в диалоге под названием «Федон». Другое – смерть Будды, о которой повествует «Длинный сборник» южно-буддийских текстов, – отделяли от этого часа еще двести лет. У обоих этих прощаний есть на первый взгляд некоторые общие черты с тем, о котором мы здесь говорим. И там и здесь учитель смотрит в глаза смерти. Он утверждается в том, на чем строилась его жизнь, чтобы выдержать испытание смертью. Он передает своим ученикам самое для него важное и завещает им продолжать его дело. И все же – какая разница!
Сократ – великий вопрошатель, постигший ненадежность человеческого мышления, искавший чисто философского познания, которое было для него вместе с тем и религиозным прозрением. Он неустанно стремился к приближению своих поступков и своего бытия к вечной истине и в этом стремлении чувствует себя теперь защищенным. Возможности этого приближения он учит своих учеников, демонстрируя это на собственном примере. Авторитет как таковой он отклоняет. Сам он не признавал авторитетов и поэтому не хочет быть авторитетом. Каждого из своих учеников он призывает полагаться на собственную духовную силу. Каждый должен делать то, что делал он, Сократ. Превосходя их мощью своего духа, он, по существу, все же один из них. Другой из их числа стал впоследствии более великим, чем он: Платон...
У Иисуса все обстоит совсем по-иному. Он не искал истины. Он не пробирался с трудом сквозь чащу сомнений. Он не старался в Своем собственном живом бытии стать причастным к вечной истине. Он не говорил Своим ученикам: Я сделал то, что и вы можете сделать, поэтому готовьтесь к тому же. Ни в каком отношении Он не является одним из их круга. Конечно, Он «один из нас» – в том святом смысле, который заключен в именовании Его «Сыном Человеческим». Он наш брат и Искупитель – но корни Его там, где нет корней никого другого, и именно в преисполненный любви час прощания Он сосредоточивается на общении с Отцом небесным и Духом, Которого Он посылает.
А Будда? Оставим в стороне вопрос о том, где он ведет к Богу и где уводит от Него. Если рассматривать его здесь только как учителя, то его сущность мы, по всей вероятности, лучше всего выразим тем именем, каким именовал себя он сам: «Пробужденный». Он убежден, что познал закон иллюзии, который царит повсюду, но познан только очень немногими. Теперь этот закон раскрыт для всех. Это его собственная заслуга. Он умирает, окруженный учениками, часть которых по глубине постижения уже приближается к нему. Еще раз он последним усилием проходит все ступени медитации, осознает свою власть, которой он обладает над существованием, и в то мгновение, которое он счел подобающим, обрывает нити, связывающие его с жизнью: «Ничего больше нет». Ученики же проникнуты сознанием, что завершилась неслыханная мистерия...
Иисус не искал истины и не стремился к познанию. Он не был борцом-философом и не был религиозно верующим. Он был Тот, Который возвещает истину властию Своею. И эта власть не дана Ему свыше, как пророкам, утверждавшим: «Так говорит Господь» (Иер 1.4), но присуща Ему Самому, о чем свидетельствуют и Его слова: «А Я говорю вам» (Мф 5.22). Не был Он также и «совершенным». Ведь по-человечески Он Себя не завершил, но пал жертвой Своей судьбы в ее непостижимости. Внутренне же духовное, религиозное понятие постепенного совершенствования – во всем своем объеме – к Нему неприменимо. В Его жизни нет ничего напоминающего что-либо подобное. Что же касается Его последнего слова «Совершилось», то оно означает не свершение Его существования, но исполнение воли Отца (Ин 19.30).
Важно понимать эти различия, чтобы не потерять из виду того единственного и неповторимого, что есть в образе Иисуса. Сравнение с Сократом показывает, как мало Его существование похоже на существование философа. Сократ, дух которого вобрал в себя все благороднейшие черты натуры грека и даже – редчайший и труднейший успех – достиг последнего предела, показал, что и он может быть преодолен высшей человечностью, о которой мы можем только догадываться. Этот таинственный человек, своеобразие которого только усиливает его великолепие, подобно тому как скульптор ваяет фигуру уродливого силена, представляющую собой, однако, хранилище, в котором покоится золотой образ божества (по выражению Алкивиада), его ученика, воплотившего в себе всю роскошь и все великолепие греческого юноши. Манящий ввысь соблазнитель, вокруг которого собирается благороднейшая молодежь не только Афин, но и других греческих государств... Каким непритязательным представляется рядом с ним и его учениками человеческое окружение Иисуса! И как мало ощущается истинная культура в Его собственных словах... Ощущение, доходящее до искушения.
Еще труднее сравнивать Его с Буддой, с той непостижимой духовной личностью, которая обладала всем, что называют мирским великолепием, и все оставила ради духовности, равной, вернее, даже превосходящей философию Сократа и Платона... Несколько иным предстает Иисус и здесь. Совершенно невозможно назвать Его учеников «великими» религиозными деятелями – ведь сила апостола имеет совсем другое происхождение. И даже говорим мы это с благоговением, чтобы научиться еще более глубокому молитвенному поклонению. В Самом Иисусе разве есть то, что в сопоставлении с таким образом, как Будда, можно назвать «религиозным величием»? Не возникает ли чувство, что по пройденным путям, по проникновению в закономерности существования, по творческой религиозной мудрости, по своеобразию стиля Будда превосходит Его? Но это было бы глубоким заблуждением, великим искушением. Вернее, это просто нелепость, потому что все это просто не имеет никакого отношения к Иисусу. Он – Сын Бога живого, Логос, ставший человеком. Как только мы это постигаем, все остальные мерки оказываются несостоятельными. А в том, что кажется неустойчивым, открывается кенозис – противоречие между вечным Словом и немощью нашего человеческого существования (Флп 2.7).