- Мне патент пришлось оплатить! - громко, чтобы слышали все, кричит Гаврила. Мало того, что кричит, - патент этот с немецким гербом, в позолоченной раме, под стеклом висит на мельнице, украшает, придает вид предприятию, каждый понимает - новые владельцы завелись в Буймире.

Гаврила наладил в хлеву мельницу, и теперь все у него в руках. Хлев просторный. Земли нет, зато зерно само течет в амбар. Кто мешал другим заняться этим же? Обзаводились бы тоже. Вон и рыжая борода завистливо косит глазом. Гаврила отвечает настырным бабам, что разболтались, развязали языки:

- Может, вам в ступе лучше толочь зерно да теркой драть... Пока натолчешь, живот к спине присохнет!

Разве мало ему забот с мельницей? Почему никто не додумался до этого, кроме Гаврилы? Возле кузницы, в бурьяне, лежали каменные круги, колеса на них клали, когда натягивали шины. Стояло два больших точила - камень что колокол! Никто камень так не выкует, как Гаврила! Для точильного камня нужны молотки крепкого закала, острые, как зубило, чтобы выбрать середину. Не каждый с этим делом справится.

Брошенные кони сами во двор приходят, едва на ногах держатся, загнанные - берите меня...

А чем кормить коней прикажете? Хорошо хоть растащили стога, которые были предназначены для фермы, - все равно коров отправили за Волгу. Накопали свеклы, картошки, наломали кукурузы, нарезали подсолнечника. Гавриле все во двор шло. Пока немцы не наложили запрет. Поставили старосту и полицаев для охраны имущества.

Мельница-топчак! Седобородые умельцы дошли! На топчаке все деревянное, не требуется ни чугуна, ни железа, как на приводную мельницу. Деревянный помост, дубовая зубчатка, большое колесо, которое вертит вал, концы его проварены в масле. Гнезда, или, по-теперешнему, подшипники, - из дикой груши - крепкое, гладкое дерево. Кони ходят по деревянному кругу, поставленному под углом в сорок пять градусов, гонят верхний жернов, нижний недвижим.

Правда, кони день потопчутся и валятся с ног, - ноги дрожат, не сгибаются колени.

А Жалийке все кажется, что мельник дерет за помол! Дорого платят!..

Гаврила тычет Жалийке под нос горсть зерна и обращается к старикам, точно ждет от них подтверждения своим словам:

- Это что блестит - щирица? А это куколь? На засоренность надо накинуть. А на влажность?.. А труд, по-твоему, не стоит ничего?

Вон на хуторе Дыбка мелет - грубая мука! Разве из такой муки хлеб испечешь? Полопается, потрескается! Надо картошки подмешивать, чтобы не расползалось тесто - крахмал вяжет. Может, скажете, что у Гаврилы стертый жернов? Мука белая, аж скрипит, выгодна на продажу - словно пух - меньше на мерку идет.

Легкое ли дело соорудить мельницу? Тут все на магарычах! Дерево, патент, плотники... Разве Гаврила не знает, кто на мед лаком, кто на индюков, кто на первач, а кто на золото? Всех начальников задобрить надо! Комендатура, управа, полицаи, староста... Сложная грамота, не каждому под силу. Гаврила-то свое возьмет... Тут еще кони садятся на ноги, пойдут на колбасы. А кожи выделать надо?

В колхозе не знали цены Гавриле, на задворках держали, возил на волах молоко на маслозавод.

...Цветет гречиха. Пряный запах дурманит голову. Пленящий душу звон плывет над полями, летают пчелы, неторопливо переступают волы, Гаврила лениво помахивает ременным кнутиком, и никому невдомек, что у человека ума палата.

Самая пора подоспела на деле проявить свои способности. Ныне Гаврила на всю округу известный человек. Мельник! Первые люди к нему в гости ходят. Со всеми начальниками теперь запанибрата. И дочку свою выдал замуж - при советской власти сидела в девках, - с руками вырвал полицай. Гаврила еще и не так развернется! Приладит вальцы, крупу станет драть гоп, мои гречаники! В старину гречка была дороже пшеницы. Только бы двигатель раздобыть. Приладить просорушку - толченое просо хорошо идет, от него не першит в горле, как от обдирного, каша рассыпчатая, быстро разваривается...

Гаврила строит планы один грандиознее другого, а был ведь когда-то рядовым человеком. Теперь все убедились - нет цены человеку... Он, правда, дернул сегодня чарку, в таком деле можно, однако голова у него трезвая.

А приладит винты, станет и масло давить. Обтянет железом деревянные барабаны, сделает терку, будет перетирать картофель на крахмал. Это пока лишь начало.

Во дворе словно на ярмарке - санки, мешки. Гаврила весело поглядывает на иззябших, хмурых людей и подбадривающе покрикивает:

- У кого мед - ставь мешки наперед!

Скрипели санки, женщины брели нога за ногу, злые, брови насуплены, везли полегчавшие мешки, проклинали мельника - располовинил зерно. Деришкурово отродье! Награбил добра - амбары трещат. Одного приданого сколько за дочкой отвалил. Жалийка может подтвердить: кругом тоска, горе, а у Гаврилы дым коромыслом - веселье, танцы, песни, дочку замуж выдает...

Варвара Снежко:

- Зять полицай, ко всему есть доступ...

Жалийка:

- Когда везли невестино имущество, вся улица сверкала - никель, зеркала, штанина...

Варвара Снежко:

- Будто Ивга знает, с какого боку подступиться к той пианине?

Жалийка:

- Для красы... Поверх сундука, набитого одежей, ковров настлали мол, не из простой семьи девка!

Варвара Снежко:

- Горланит баян, Санька с дружками выводит на морозе: "Загребай, мати, жар", забулдыги отплясывают гопака, знатные гости на свадьбе у Гаврилы гуляют - полицаи, старосты... Сапожники, портные, - все народ при достатке...

Жалийка:

- Перехватывали приблудных коней, сдирали шкуру, выделывали, шили сапоги, набивали колбасу, наживались...

Варвара Снежко:

- В церковь не протолкнешься, паникадило горит, ковры разостланы, батюшка молодых к престолу ведет, наверху хор гремит: "Исайя, ликуй"...

Жалийка:

- Сказано - кому война, а кому корова дойна.

28

Староста дал Родиону возможность выговориться, с определенной, конечно, целью. Будто ненароком завел к себе домой, посадил в светлице, где теперь часто заморские гости бывают, засветил двенадцатилинейную лампу, поставил на стол бутылку первача, сам пил в меру - прихворнул, дескать, - зато Родиону подливал щедро. Соломия молча поставила на стол миску с крепким наваристым студнем и тут же вышла. Не присела к столу, не попотчевала. Бывало, расстилалась перед Родионом, а нынче даже словечком не обмолвилась. Санька, проходя мимо двери, рассеянно повела воловьими глазами, - тоже гость приперся, - даже не поздоровалась, не подошла к Родиону: что он для нее? Подневольный человек, которого по морде бьют.

Душа горит у Родиона, то ли от первача, то ли от обиды, ему и на ум не приходит, что староста выпытывает его. Внимательно слушает, кивает головой, поддакивает, порой словечко-другое бросит, подбивает на откровенный разговор. Староста-де сам живет под страхом: не угодишь начальникам - капут! От выпивки у Родиона затуманилось в голове, посоловели глаза; он обращается к старосте, как бы ища сочувствия:

- Колокола тащат, медные ручки с дверей тащат, теплую одежу - давай сюда, да что это за рейх такой? Курицы и той без разрешения гебитскомиссара не зарежешь!

В раж начал входить, верно, надеялся найти себе единомышленника; хотя староста и лебезит перед начальниками, угождает им, да кто знает, что у него на уме.

На одутловатое лицо старосты набегает тень, не раскумекал, что ли? Слушает молча, видно, сочувствует, задумчиво кивает головой: так, так... Наливает еще рюмку, хоть Родион и без того захмелел, а сам хватается за грудь - удушье мучает.

Сочувственные кивки Селивона только подливают масла в огонь. Родион не знает удержу, выкладывает свои жалобы. Да и только ли свои?

- ...Плати за то, что живешь на свете, что собака гавкает, подушные, поземельные, дорожные, благочинные, собачные, всего не пересчитать!

Что мог сказать на это староста? Всем известно, что, по распоряжению рейхскомиссариата Украины, владельцы собак должны платить за живую собаку сто пятьдесят рублей, за убитую - половину. Неслыханное дело! Такое могло присниться только пьяному, но раз ученые люди издают такие приказы - им виднее...