...Еще одна из бесед, их тайных ночных бесед, когда Генрих Карлович слушает, лишь изредка задавая вопросы, а Армен говорит, подошла к концу.

Калаян знает, что именно ради этих бесед его и пригласили сюда. И хорошо заплатили - так ему еще не платил никто.

А работать ему здесь незачем. Эта фирмочка в настоящем ее виде скоро лопнет или трансформируется в другую и под другой вывеской, потому что такие аферисты, как Шиманко, в нынешних условиях непотопляемы.

Калаян рассказал ему все подробности карьеры Аджиева: о его партнерах, счетах в банках и недвижимости, о его слабых местах. Наверное, их беседы записываются, но Армену уже все равно, он уедет и очень скоро. А удар, который Шиманко с Левочкиным нанесут по Аджиеву, будет настолько сильным, если не смертельным, что у того уже недостанет сил расправиться с предавшим его бывшим помощником.

Все-таки есть какая-то мистическая сила в предательстве. Именно она окрыляет сейчас Армена, вдохновляет вспоминать все новые и новые детали деловых секретов Артура Нерсесовича, фамилии его партнеров за рубежом, вытаскивать на свет Божий всю ту сеть мелких и крупных "жучков", которые трудятся на Аджиева по всей стране. Он говорит о подкупленных им людях в правительстве, о доверенных лицах в разных банках.

Кофе давно выпит, и выкурены почти две пачки сигарет. Армен нервничает, ему хочется поскорее освободиться от этой ноши, от своего прошлого, чтобы начать новую жизнь. Сейчас он уже уверен, что эти годы, отданные службе Аджиеву, прошли совершенно зря. Сумма, полученная от Шиманко, возбуждает его, туманит голову необыкновенными перспективами. Он и не думал, что это так просто: получить подобную сумму. Важно теперь лишь с умом распорядиться ею, а уж он сумеет, тем более что билеты на отъезд у него в кармане. Роза, дети как-нибудь пока обойдутся без него. Им хватит. Пусть Аджиев считает, что он бросил семью.

Калаян прощается и выходит из особнячка в районе Тверской. Он приехал не на своей машине, и сейчас ему хочется пройтись по городу.

Бывшая улица Горького почти пустынна, но ярко сверкает огнями реклам и витринами магазинов, где в немыслимых позах и безумно дорогих одеяниях застыли манекены. Но почему-то и люди, попадающиеся ему навстречу, не напоминают живых, это те же куклы, у них застывшие лица со стеклянными глазами, они как будто не видят друг Друга.

Армен давно не ходил по городу пешком, и теперь он понимает, что ночная жизнь в нем сосредоточена в одних лишь машинах, бесшумно мелькающих рядом, на мостовой. В них не видно людей, кажется, что они едут сами по себе, по своим машинным делам. А те, кто на тротуаре, - это лишь случайные пришельцы, которым ничего в этом городе не принадлежит, и потому они уподобляются манекенам, чтобы хоть как-то заявить право на свое присутствие в спящем тревожным сном мегаполисе.

Армен движется в сторону "Националя", но и это название, как ему кажется, ничего не значит сейчас, можно было бы снять все вывески, ведь они условны, и назвать все по-иному. Какая, в конце концов, разница, как именуется и сам город? Просто город, место, где живые - одни лишь машины. Армену страстно хочется тоже сесть за руль и перестать существовать в виде этого нелепого мешка костей, крови и мяса, который болтается сейчас здесь, занимая собой пространство, неизвестно зачем и почему.

Он ловит на Манеже машину и называет свой домашний адрес. И только сейчас, сев рядом с водителем, успокаивается. Ему надо обязательно выпить. И дома он обязательно выпьет немного, совсем немного, чтобы хватило сил доехать до дачи. Армен должен проститься с Розой и детьми, но только так, чтобы они ничего не заподозрили, а завтра он смотается отсюда. Он затаится, пересидит, переждет тот вал катастрофы, который накроет Аджиева.

Калаян усмехается, вспоминая лицо Генриха Карловича, когда тот без всякой связи с его рассказом спрашивает о казни "свиньей", которой якобы подвергает Аджиев своих врагов. От кого, интересно, он слышал про это? Уж не от Стреляного ли, блатного выскочки, который трется подле хозяина, будто его верный опричник? А Шиманко боится, ох как боится Шиманко! Армен и сам с удовольствием утопил бы в сортире эту трусливую мразь, но сегодня он - боец его стана.

Автомобиль останавливается в знакомом переулке. Армен расплачивается и выходит прямо перед закрытыми воротами в их двор. Он нажимает кнопку звонка, но вахтер, видно, спит, и тогда Армен достает ключи. Дом возвышается перед ним темной громадой, ни в одном окне нет света. Люди на дачах, за границей или просто спят. Он смотрит на часы. Около половины второго. Долго же он добирался, дурацкая затея, однако, была - пойти пешком. Но ничего, сейчас по пустынным улицам и шоссе он быстро проскочит до дачи.

Комната вахтера пуста, на столе виден недопитый стакан чая, но это не настораживает Калаяна, этот парень живет в их же доме, в подвальном этаже, и пошел, наверное, соснуть к себе.

В квартире Армен задерживаться не собирается. Чемоданчик готов, он закинет его в багажник. Деньги, паспорт и билет на самолет при нем.

Армен достает из холодильника водку, открывает баночку селедки в чесночном соусе, садится на стул в столовой. "На посошок!" - мысленно говорит он себе. И пьет одну за другой три стопки, будто воду. Ему не хочется закусывать, но надо ведь хоть немного перебить спиртной дух на случай, если остановят.

Пора уходить. Не оглядываясь, он идет в прихожую, открывает дверь и оказывается на лестничной клетке. Все. Теперь главное - повидать жену, проститься, хоть мысленно, с детьми. Они все, конечно, спят. И он уйдет до рассвета, уйдет незаметно, оставив машину. С одним только легким чемоданчиком. Деньги ждут его в Австрии. Счет оформлен. Армену не придется ни о чем беспокоиться. Он богат, свободен и еще молод. И давно не чувствовал себя так спокойно и хорошо.

Вахтер внизу по-прежнему не появился. Армен, никем не замеченный, выходит во двор. Машина стоит под деревьями около трансформаторной будки. Наконец-то он за рулем. Надо только будет еще выйти, чтобы открыть ворота.

Автомобиль осторожно петляет по переулкам и выезжает на Садовое кольцо. Скоро этот город с его ужасными уличными манекенами остается позади. Шоссе совершенно пустынно, ехать так - одно удовольствие. Армен думает об Австрии, где он не был ни разу, а потом зачем-то вспоминает Париж, в котором побывал однажды осенью. Темную бронзу платанов, сиреневые туманы над Сеной, дворики Латинского квартала...

Его "Форд" постепенно все набирает и набирает скорость. Армен посматривает на часы и прибавляет еще, стрелка спидометра уже давно перевалила за сто, и тут Калаян чувствует, что машина перестает подчиняться ему. Она летит, совершенно неуправляемая, сама по себе, а он ничего не может поделать с ней. Холодный пот выступает у него на висках, тормоза отказали, он это понимает совершенно отчетливо. "Но почему, почему?" - чуть не кричит он, и тут же все становится ясно. В голове все смешалось, он потерял самообладание, он обречен.

Впереди мост. "Форд" взлетает на его неровное покрытие, выезжает на встречную полосу и, разбивая парапет, медленно падает вниз, или это только так кажется Армену, ведь сейчас он как будто видит эту картину со стороны. Себя в медленно падающей машине. Словно в кино. Это его последнее видение перед тьмой.

Когда же это он догадался, что в сексуальном плане не принадлежит к большинству? Наверное, лет в 16. Именно тогда Мирон понял, что он "голубой", мазохист и онанист в одном лице. В общем, тот человек, который выделяется из общей массы и на которого принято вешать ярлык - "извращенец". Хотя, между прочим, ему больше нравилось слово "изощрение", нежели "извращение". И тогда он даже начал гордиться, что "голубой". Мирон был уверен, что у любого могут быть свои сексуальные причуды и любой (хотя бы в мыслях) мечтает о каком-нибудь, пусть даже самом маленьком, извращении.

Его с раннего возраста тянуло к мальчикам, но именно в 16 лет состоялся его первый сексуальный контакт с мужчиной старше его лет на десять.