Фатьма еще ниже склонилась над книгой. Ее пробор похож на серебряную нитку.

- Слышал, Юсуф, - сказала Зухра, - Антон Ковырялов поехал бычка сдавать и пропил. Танька сказала: "Вернется - зарублю. Не посмотрю, что дети, пусть меня сажают".

- Она болтает, - ответил Юсуф, - разве баба может убить?

Я сказала: - Может. Отравить может запросто.

- Да, - сказала Фатьма. - Я могу, Юсуф.

- Где читаешь?

- "В тот день люди будут как разогнанные мотыльки, и будут горы, как расщипанная шерсть".

- Бабочки куда-то исчезли, - сказала Зухра.

- Они на ночь спрятались, - ответил Юсуф.

- Ночные бабочки живут только один день. Наверное, они спрятались куда-нибудь, чтобы умереть.

Сегодня, когда мы стирали, и мокрые рубашки пузырились в корыте, Марина спросила:

- Если бы тебе надо было выбрать из родни, чтобы он умер, а иначе все умрут, кого бы ты выбрала? Себя нельзя.

- Я не всю свою родню знаю. Наверняка кто-нибудь сам хочет.

А я думала, меня.

Я поняла, что она все знает. Вечером я в первый раз сказала ей, что пойду к Зухре. Я ходила к ней каждый день.

Стало совсем темно. Наши бледные призраки сидели в окне, в черной спальне, и отражения немного двоились.

- Интересно, они уже ушли на поляну? - спросил Юсуф.

Я сказала: - Зухра, подлей мне чаю, пожалуйста.

Сейчас попьем и все пойдем, неймется ему! На здоровье. Маринка тебя уже видеть не может, достал ее, как... шайтан.

Фатьма перестала читать и смотрела на нас. Ее синие ресницы торчали прямо, как иглы.

- Ты дура, Зухра, я тебе при всех говорю - мы с Мариной будем жениться, я знаю, что делаю. Или я... офигею. Да, Надь?

- Не знаю. Со временем все меняется.

Нет!

Фатьма стала читать вслух, у нее дрожал голос, и от этого дрожания становился все сильнее:

"Пусть пропадут обе руки Абу Лахаба, а сам он пропал! Не помогло ему богатство его и то, что он приобрел. Будет он гореть в огне с пламенем, и жена его - носильщица дров; на шее у нее - только веревка из пальмовых волокон!".

Фатьма встала, опираясь на стол так, что пиалушка Юсуфа зазвенела, соприкасаясь с заварным чайником, нагнулась, и конец ее косы упал на стол, стукнув, как что-то тяжелое. Фатьма взяла из-под стула костыли и шагнула к двери. Она отдернула занавесь, и сидевшие в складках мотыльки разлетелись по спальне.

ДЫШИ-НЕ-ДЫШИ

Однажды, когда мы с Мариной гуляли, за нами увязалась Олька. Она залезала на все заборы и рассказывала, что видит оттуда. Она видела Москву, как тетя Маня колотит дядю Пашу, и как тетя Полина превратилась в жабу и присосалась к вымени соседской коровы.

- Вон баба Параша шуруя, колун схватила, да как дала! Вон у жабы лапа-то отлетела! Теперь Полинка охромела либо!

Вечером к нашей бабушке зашла тетя Полина. Она опиралась на палку, и тапок был не обут, а привязан веревочкой к ее распухшей забинтованной ноге.

С тех пор мы подружились с Олькой.

Мы сидели на ступеньках магазина и слушали Олькины рассказы о поселковых бабках, столпившихся под липой в ожидании машины с хлебом. Все они были ведьмы.

К нам подошла Юлечка, наша ровесница, но до того хорошенькая, что на нее заглядывались и взрослые. Она была в гольфах и с дамским лакированным кошельком под мышкой.

- Идет, чулида, - сказала Олька.

- Здравствуйте, девочки, - Юля не села на пыльное крыльцо, а встала поодаль и, зажав кошелек коленками, стала переплетать косичку.

- Юлькина бабка нашу кобылу испортила, - рассказала Олька. -Плюнула ей под хвост - и все.

- Хватя болтать! У вас и кобылы-то никогда не было. Папка твой всю жизнь на мерине ездиет.

- А почему наша кобыла мерином стала? Потому, что твоя бабка-ведьма ей под хвост плюнула. Не знаешь ничего - и молчи.

- Я не знаю ничего? Вон ведьма идет настоящая - Дышиха, она по руке гадая как цыганка, не знаю я прямо ничего.

По дороге маленькими шагами шла женщина. Это была Дыши-не-дыши, фельдшерица на пенсии, но назвать ее старухой было бы трудно. Рыжие косы с сединой она уложила корзиночкой, очень модное в городе лет десять назад платье было утянуто в талии узорным пояском, каблуки вихлялись, и ноги Дыши-не-дыши все время подворачивались на комьях засохшей грязи.

- Добрый день, Антонина Ивановна! - закричала Юлечка.

- Привет, - сказала Дышиха.

Она не подошла поздороваться к замолчавшим бабкам, а достала из кармана пачку папирос и закурила.

- Юль, пусть она нам погадает, - сказала Марина.

Я сказала: - Пожалуйста.

Стало так интересно, что по спине побежали холодные мурашки.

- Что она, при всех, что ли, будет? Чтобы все узнали? - Юлечка таращила глазки, и это ей очень шло.

Мы договорились купить хлеб, отнести его домой и встретиться у Дышихиного дома.

Мы с Мариной пришли первые, но боялись выйти под дышихины окна и стояли в проулке, между двух глухих стен соседних домов. Там было эхо - и поэтому мы уже не сомневались, что Дыши погадает нам правду. Мы говорили шепотом, и наши тени на белой облупившейся стене были какие-то необыкновенно черные.

Наконец мы увидели, как по дороге идут Олька и Юлечка. Юлечка переоделась, а Олька специально шаркала, чтобы пылить ей на гольфы.

Мы медленно подошли к дому.

Одинаковые цветы росли в палисаднике и в горшках на окнах.

- Иди, шумни своей подружке, - сказала Олька.

- Ага, умная, я зайду, а там Володька.

Юля пошла вперед, но не приблизилась к крыльцу, и закричала:

- Тетя Тоня! Тетя Тоня! Тетенька Тонечка!

- Дышиха, выходи, хрычовка! - крикнула Олька.

Дверь распахнулась, и, резко откинув занавесь, появилась Дыши-не-дыши.

Марина завизжала, я испугалась ее визга, мы хотели бежать, но остались.

- Ну что орете? Что вам приспичило? - громко говорила Дышиха, быстро спускаясь с крыльца.

Лицо и руки у нее были в лепехах рыжих веснушек.

- Погадайте нам, тетя Тонечка, пожалуйста.

- Не могу и не могу. Нашли гадалку.

Дышиха нашла в траве веник и пошла с ним к дому.

- Ну пожалуйста, вы же можете, вы же Лидке Орловой всю правду сказали, - просила Юлечка.

- Дышиха, гадай давай, карга, набреши чего-ничего! - крикнула Олька, как только Дыши закрыла за собой дверь.

Дыши тотчас вернулась на крыльцо.

- Погадаю. Иди сюда, кошечка.

Мы сразу поняли, что кошечка - это Юля.

Юля боязливо взбежала на крыльцо и подала ладошку.

- Жизнь у тебя будет ровная и спокойная, - сказала Дыши. - Замуж выйдешь в восемнадцать лет, через год разведешься и опять выйдешь, за мужчину старше тебя, богатого. Родишь ему двойню, мальчика и девочку. Жить будешь счастливо и лет до восьмидесяти.

Дверь опять открылась, и в темноте коридора появился юноша, бледный, с впалой грудью. Лицо его напоминало череп. Он собрал занавеску и держал ее в руке на отлете.

Олька и Марина завизжали, Юля опрометью бросилась с крыльца и чуть не сбила меня с ног.

Это был сын Дыши, Володька, наркоман и лунатик.

Гриша рассказал нам, как-то ночью он встретил Володьку в саду и следил за ним. А тот бродил с невидящими глазами, потом забрел в детский сад и качался на качелях - да так, что несколько раз сделал солнышко. Луна отражалась в его неподвижных, широко раскрытых глазах.

Второй раз я увидела Володю Дыши через десять лет.

Полгода назад он вернулся из тюрьмы.

Это было ночью, на пустыре. Вдалеке от костра, на бревне, сильно согнувшись, сидел худой изможденный человек.

Юлечка уже была женой директора совхоза и матерью двойняшек.

Кто-то из ребят у костра крикнул Володе:

- Дыши, расскажи про Есенина!

Дыши медленно поднял голову, и я увидела, что на коленях у него ежик.

Володя тихо стал рассказывать:

- Вот идет он по улице, набежали, куртку снимают. "Вы чего, ребята, я - Есенин!" "Так чего же ты сразу не сказал!" И на руках отнесли его домой. Он был женат на этой, на Дункан, вот идет он по Америке, видит - в газете свой портрет напечатан. Накупил штук пятьдесят, он сам парень был Рязанский, думает - своим всем, в деревню. А Дункан прочитала, там не по-нашему чего написано было - вот, пьянь из России приехала и пьет здесь. Он осерчал и разорвал все газеты на кусочки, вот так.