- По словам отца, теперь, когда вместо извозчиков ездят на такси, времени уходит по крайней мере на десять процентов больше. Вы помните, как выглядели извозчики?
- Еще бы!
- А вот я в их времена ни разу не бывала в Лондоне.
- Если вам знаком этот ресторан, ведите меня. Мне о нем говорили, но я тут еще не был.
- Надо спуститься в подвал. Кухня здесь французская.
Сняв пальто, они уселись за столик в самом конца зала.
- Мне что-нибудь легкое, - сказала Динни. - Ну, скажем, холодного цыпленка, салат и кофе.
- Вы нездоровы?
- Нет, это природный аскетизм.
- Понятно. У меня тоже. Вина пить не будете?
- Нет, спасибо. А когда мало едят, это хорошо? Как по-вашему?
- Нет, если это делают из принципа.
- А вы не любите, когда что-нибудь делают из принципа?
- Я принципиальным людям не верю, уж больно они кичатся своей добродетелью.
- Не надо так обобщать. У вас вообще есть к этому склонность, правда?
- Я подразумевал людей, которые не едят, чтобы не ублажать свою плоть. Вы, надеюсь, не из таких?
- Что вы! - воскликнула Динни. - Я просто не люблю наедаться. А мне для этого немного надо. Я еще не очень хорошо знаю, как ублажают плоть, но это, наверно, приятно.
- Пожалуй, только это и приятно на свете!
- Поэтому вы пишете стихи?
Дезерт расхохотался.
- По-моему, и вы могли бы писать стихи.
- Не стихи, а вирши.
- Лучшее место для поэзии - пустыня. Вы бывали в пустыне?
- Нет. Но мне очень хочется. - И, сказав это, Динни сама удивилась, вспомнив, как ее раздражал американский профессор и его "бескрайние просторы прерий". Впрочем, трудно было себе представить людей более несхожих, чем Халлорсен и этот смуглый мятущийся человек, который сидел напротив, уставившись на нее своими странными глазами, так что по спине у нее снова побежали мурашки. Разломив булочку, она сказала:
- Вчера я ужинала с Майклом и Флер.
- Да! - Губы его скривились. - Когда-то я вел себя из-за Флер как последний дурак. Она великолепна - в своем роде, правда?
- Да. - Но взгляд ее предостерегал: - "Не вздумайте говорить о ней гадости!"
- Изумительная оснастка и самообладание.
- Думаю, что вы ее плохо знаете, - сказала Динни. - А я не знаю совсем.
Он наклонился к ней поближе:
- Верная душа! Где вы этому научились?
- Девиз моего рода: "Верность", - правда, это могло бы меня от нее отвратить.
- Боюсь, я не понимаю, что такое верность, - произнес он отрывисто. Верность - чему? кому? Все так зыбко на этом свете, так относительно. Верность - это свойство косного ума либо попросту предрассудок и уж, во всяком случае, - отказ от всякой любознательности.
- Но ведь чему-то на свете стоит соблюдать верность? Ну хотя бы кофе или религии...
Он поглядел на нее так странно, что Динни даже испугалась.
- Религии? А вы верите в бога?
- В общем, кажется, да.
- Как? Неужели для вас приемлемы догмы какой-нибудь веры? Или вы считаете, что одна легенда заслуживает большего доверия, чем другая? Вам кажется, что именно это представление о Непознаваемом более основательно, чем все остальные? Религия! У вас же есть чувство юмора. Неужели его не хватает, когда дело доходит до религии?
- Хватает, но религия, по-моему, просто ощущение какого-то всеобъемлющего духа и вера в моральные устои, которые лучше всего служат этому духу.
- Гм... это довольно далеко от обычных представлений, но почем вы знаете, что лучше всего служит вашему всеобъемлющему духу?
- Это я беру на веру.
- Ну, вот тут мы и не сошлись. Послушайте! - сказал он, и ей почудилось, что в голосе его зазвучало волнение. - К чему тогда наш рассудок, наши умственные способности? Каждая проблема, которая возникает передо мной, существует для меня сама по себе, но потом я их складываю, получаю результат, а потом - действую. Я действую в соответствии с осознанным представлением о том, как мне лучше поступить.
- Лучше для кого?
- Для себя и для всего мира в целом.
- А что важнее?
- Это одно и то же.
- Всегда? Сомневаюсь. Но, во всяком случае, вам каждый раз приходится складывать такой длинный столбец цифр, что у вас не остается времени действовать. А так как нравственные правила и есть результат бесчисленных решений тех же проблем, принятых людьми в прошлом, почему же не брать их на веру?
- Ни одно из этих решений не было принято человеком моего склада или в таких же точно обстоятельствах.
- Да, это правда. Значит, вы пользуетесь тем, что принято звать "обычным правом". Вот тут вы типичный англичанин!
- Простите! - вдруг прервал ее Дезерт. - Вам, наверно, скучно. Вы будете есть сладкое?
Динни облокотилась на стол и, подперев руками подбородок, внимательно на него посмотрела.
- Нет, мне совсем не скучно. Наоборот, вы меня ужасно интересуете. Мне только кажется, что женщины в своих поступках куда меньше рассуждают; они редко считают себя исключением из общего правила, как мужчины, и охотнее доверяют своей интуиции, которая выработалась опытом, накопленным поколениями.
- Да, прежде женщины поступали так; не знаю, как они будут вести себя впредь.
- Думаю, что так же, - сказала Динни. - Не верю, что нам когда-нибудь захочется заниматься сложением. Я с удовольствием съем сладкое. Ну хотя бы компот из слив.
Дезерт с изумлением поглядел на нее и расхохотался.
- Вы удивительная женщина! Я тоже буду есть компот. Скажите, в вашей семье соблюдают этикет?
- Не очень, но у нас верят в традиции и в прошлое.
- А вы?
- Не знаю. Я люблю старые вещи, старые дома и старых людей. Я люблю все, на чем лежит печать прошлого, как на старинной монете. Я люблю чувствовать, что у меня есть глубокие корни. Меня всегда увлекала история. Но во всем этом есть и смешная сторона. Ну разве не смешно, что все мы не можем преступить запретную черту?
Дезерт протянул ей руку, и она положила в его руку свою.
- Пожмем друг другу руки, у нас с вами хотя бы есть спасительное чувство юмора!
- Когда-нибудь, - сказала Динни, - вы мне все же ответите на один вопрос. А пока - на какой спектакль мы пойдем?
- Вы не слышали, идет где-нибудь пьеса некоего Шекспира?
Они выяснили, хотя и не без труда, что одно из бессмертных творений величайшего драматурга мира играют в маленьком театре на окраине. Когда кончился спектакль, Дезерт нерешительно спросил: