– Наверняка, – сказал Омар Хайям.

Султан спросил визиря:

– Тебя этот ответ устраивает?

– Пожалуй, – ответил визирь.

– Меня тоже, – сказал султан. И опустошил фиал – медленно, неторопливо, вкушая сладость вина.

И он увидел перед собою трех красавиц, тела которых были гибки, как лозы. Одна из них была нубийка, другая туранка, а третья румийка. Их бедра и груди соперничали меж собою. Красавицы были слишком земными, чтобы думать о смерти. И если бы груди их могли звенеть, как колокольчики, они при каждом движении бедер вызванивали бы серебристыми голосами: «Жизнь! Жизнь! Жизнь!»

15. Здесь рассказывается об одном госте из Нишапура

Хаким Омар Хайям производил сложные геометрические вычисления, когда вошел привратник и доложил о прибытии некоего ремесленника из Нишапура. Хаким терпеть не мог, когда прерывали его работу. Это он запрещал строго-настрого. Однако при слове «Нишапур» хаким отложил в сторону книгу, которую держал на коленях, – это был старинный, тяжелый фолиант.

– Из Нишапура, говоришь? – осведомился хаким.

– Да, господин. Он говорит, что привез письмо от мужа твоей сестры имама Мухаммада ал-Багдади.

Омар Хайям живо поднялся со своего места и сказал слуге:

– Веди его сюда.

И вскоре в комнату вошел человек небольшого роста, худощавый и загорелый, возрастом лет пятидесяти. Судя по одежде, был он среднего достатка.

Нишапурец остановился на пороге, словно бы не решаясь переступить его, низко поклонился и сказал:

– Мир дому сему, в котором изволит проживать знаменитый и многоуважаемый господин Омар эбнэ Ибрахим.

– Добро пожаловать, – сказал хаким. – Кто ты и правда ли, что ты из Нишапура?

– Зовут меня Бижан эбнэ Хуррад, – сказал нишапурец и сделал шаг вперед. – Я призываю аллаха ниспослать тебе здоровья на долгие и счастливые годы.

Хаким двинулся навстречу гостю.

– Да, годы идут, – продолжал гость, – и они неумолимы: все стареет и меняется под их воздействием. И они уродуют нас до неузнаваемости. – И повторил, приложив руку ко лбу: – До неузнаваемости…

– Воистину так, – согласился хаким, напрягая свою память, чтобы распознать, кто же этот пришелец.

Омар Хайям усадил гостя поудобнее, велел привратнику принести вина и холодной воды.

Бижан эбнэ Хуррад говорил:

– Время делает человека совершенно иным. С одной стороны, оно как бы наделяет его мудростью, а с другой – нагоняет такую немощь, которая делает почти излишней эту самую мудрость. Не так ли, Омар?

– Уважаемый, – ответствовал хаким, – в твоих словах заключена большая правда. Однако в этом неумолимом воздействии времени я вижу нечто благотворное. Оно заключается в том, что люди, объединенные в одно сообщество, имеют в среде своей как всесильную юность, так и многоопытную старость. Это сочетание необходимо для жизни, для людей. Невозможно представить себе юность, которая порхает, как бабочка, без зрелости, которая смотрит на мир особенными глазами. Что юность без зрелости?

Гость кивнул. И почтительно спросил:

– Если ты, уважаемый Омар, не смог узнать своего друга детства, то возможно ли расценить время иначе, как беспощадное?

– Друга детства? – удивился Омар Хайям.

Он внимательно пригляделся к гостю, вороша свою память, но все еще пребывал в полном неведении: кто перед ним, когда они виделись и где?

– Бижан… Бижан, – повторял хаким. И вдруг заключил гостя в горячие объятия друга.

Не часто хаким обнимал людей, не часто давал волю своим чувствам. Все, даже те, кто знал его близко, утверждали, что хаким чуждается людей, что предпочитает одиночество, что не ищет собеседников, если к тому не вынуждает его важное дело…

– Да, тот самый Бижан, – сказал гость. – Если припомнишь, мы ходили в одно и то же медресе, позже – к одному и тому же учителю. Это было в Нишапуре ни много ни мало тридцать пять лет назад.

Омар Хайям был рад этой встрече с другом детства. С давних пор судьба безжалостно развела их: Омар – в Исфахане, а Бижан занимается тем, чем занимался отец хакима, – ремеслом палаточника.

– Я делаю палатки, – рассказывал Бижан эбнэ Хуррад, – я шью их так, как учил твой отец, покойный Ибрахим. Их охотно покупают купцы из Балха и Бухары и даже из самого Самарканда.

Хаким слушал Бижана, а сам думал о тех далеких, но счастливых годах, когда родной кров казался красивейшим дворцом в мире, когда ячменная лепешка могла соперничать с лучшими яствами Индии и Багдада. Хаким вспомнил смуглого мальчонку, с которым бегал по садам и улочкам, с которым набирался ума-разума у седовласого имама.

– Послушай, – говорит Бижан, – я тебя тотчас же узнал. Прямо с порога. Да, это ты, мальчик Омар, только немного повзрослевший. Поверь мне: твои черты не слишком изменились. И я тебя узнал бы даже в базарной сутолоке.

Омару Хайяму было вручено письмо от имама Мухаммада ал-Багдади, его шурина. Мухаммад писал, что сестра его жива и здорова, что оба они, Мухаммад с женою, соскучились по хакиму, слава которого докатилась и до Нишапура. Шурин выражал надежду, что в свое время хаким вспомнит свою истинную родину и вернется к ней, чтобы служить ей наукой и стихами. Мухаммад писал, что это письмо передаст ему друг детства Бижан эбнэ Хуррад, тот самый Бижан, который вместе с Омаром ходил в медресе. Бижан славный ремесленник, однако его притесняет местный правитель, и Мухаммад надеется, что Бижан, друг детства Омара Хайяма, найдет у последнего хороший прием и защиту, ибо Омар близок к его величеству и к визирям его величества…

Прочитав письмо, хаким угостил своего гостя обедом и только за фруктами и разными сладостями начал расспрашивать о деле, которое привело друга детства в далекую столицу.

Бижан эбнэ Хуррад сообщил, что Мухаммад и его жена, сестра Омара Хайяма, живут вполне сносно. Мухаммад посвящает много времени занятиям алмукабалой и геометрией. В этих науках он преуспевает, и не исключено, что скоро ученый мир прочитает его сочинения. Соседи, которых, наверное, помнит хаким, все, слава аллаху, живы, но сильно постарели. Жизнь течет в Нишапуре, как везде: одних аллах дарует здоровьем, других призывает к себе. Молодое поколение сменяет старое. Этот закон, может быть, и хорош для аллаха, но слишком уж суров. Непонятно, почему аллах одной рукой создает живых существ, а другой – вынимает душу из них? Нет ли тут несоответствия?

Омар Хайям поддержал старого друга, говоря:

– Полнейшее несоответствие, дорогой Бижан! Если творение рук твоих нравится тебе, не разрушай его. Если не нравится, если тебя грызет сомнение, не сотворяй его. Не правда ли?

– Что верно, то верно, – согласился Бижан. – Но не пахнет ли тут богохульством?

– Почему же богохульством?

– Очень просто: мы подвергаем сомнению его деяния.

Хаким промолчал.

– Впрочем, – продолжал старый друг, – тебя обвиняют именно в богохульстве.

Омар Хайям посмотрел на Бижана испытующе и мягко заметил, что гость простодушен, что говорит он обо всем искренне, без задней мысли. Но почел за благо перевести разговор на другую тему:

– Скажи, дорогой Бижан, какая нужда заставила тебя проделать столь длинный путь от Нишапура до Исфахана? Несомненно, что-то важное. И чем могу помочь тебе?

Бижан эбнэ Хуррад выпил холодной воды, от вина отказался и сказал:

– В самом деле, не так-то легко идти с караваном от Нишапура до Исфахана. Но если ты сидишь на горячем гвозде? Если в боку у тебя заноза, не дающая тебе ни сна, ни покоя? То как же тогда? Сидеть сложа руки? Хуже будет! Не обращать внимания, терпеть? Но это совершенно невозможно. Поверь мне, старый друг, я тебя никогда бы не побеспокоил, если бы не важная причина. Вот сюда дошло… – И пришелец из Нишапура указал на свой кадык. Это значило, что нечем уже дышать, что терпение лопается: куда же выше кадыка?

Хаким попивал вино мелкими-мелкими глотками и думал о жизни, которая уродует человека раньше времени. Какой же славный и нежный был поэт Бижан в юные годы. А сейчас он худ и жилист, глаза его плохо видят – постоянно щурится Бижан, – и пальцы его стали кривые от трудов, и голос охрип от времени. Омар Хайям глядит прямо в глаза Бижана, он пытается угадать черты того, юного Бижана. Но где же тот Бижан? Где та юность? Позвольте, тот ли это Бижан?..