Однако на следующий же день Бригитта сказала мне как бы вскользь:

- У меня есть толстая тетрадь, в которой я записываю свои мысли, все, что придет мне в голову, и я хочу дать вам прочесть то, что я написала о вас в первые дни нашего знакомства.

Мы вместе прочитали все, что относилось ко мне, обменявшись при этом тысячей шутливых замечаний, после чего я начал рассеянно перелистывать тетрадь. Быстро переворачивая страницы, я вдруг случайно задержался на какой-то написанной крупными буквами фразе. Я отчетливо разобрал несколько ничего не значащих слов и хотел было продолжать, как вдруг Бригитта остановила меня.

- Не читайте этого, - сказала она.

Я бросил тетрадь на стол.

- В самом деле, - ответил я, - я и сам не знаю, что делаю.

- Вы, кажется, опять приняли это всерьез? - спросила она со смехом, как видно заметив рецидив моей болезни. - Возьмите тетрадь. Я хочу, чтобы вы прочли ее.

- Не будем больше говорить об этом. Да и что там может быть интересного для меня? Ваши секреты, дорогая моя, принадлежат только вам.

Тетрадь осталась на столе, и как я ни боролся с собой, я не мог оторвать от нее глаз. Мне вдруг послышался голос, шептавший мне что-то на ухо, и предо мной появилась сухая физиономия Деженэ с его леденящей улыбкой. "Зачем явился сюда Деженэ?" - спросил я у самого себя, словно он действительно был здесь. Я увидел его лицо, освещенное огнем моей лампы, увидел его таким, каким он был в тот вечер, когда пронзительным голосом излагал мне свой катехизис разврата.

Глаза мои были все еще прикованы к этой тетради, а в моей памяти смутно всплывали забытые слова, слышанные мною давным-давно и заставившие сжаться мое сердце. Витавший надо мной дух сомнения влил в мои жилы каплю яда, его испарения мутили рассудок, и я почти шатался под влиянием начинавшегося болезненного опьянения. Какую тайну скрывала от меня Бригитта? Я отлично знал, что мне стоило только нагнуться и раскрыть тетрадь... Но в каком месте? Как узнать страницу, на которую меня натолкнул случай?

К тому же самолюбие не позволяло мне взять тетрадь. Впрочем, действительно ли это было самолюбие? "О боже, - сказал я себе с мучительной тоской, - неужели прошлое - это призрак? Неужели он может выходить из своей могилы? О несчастный, неужели ты больше не сможешь любить?"

Все мое былое презрение к женщинам, все те хвастливо насмешливые фразы, которые я повторял, как заученный урок, как роль, в дни моей беспутной жизни, внезапно пришли мне на память, и - странная вещь! - если раньше, щеголяя этими фразами, я не верил им, то теперь мне казалось, что они правдивы или по крайней мере были правдивы.

Я был знаком с г-жой Пирсон уже четыре месяца, но ничего не знал о ее прошлом и никогда не задавал ей никаких вопросов. Я отдался любви к ней с безграничным доверием и безграничным увлечением. Мне доставляло какое-то особенное удовольствие не расспрашивать о ней ни других, ни ее самое. К тому же подозрительность и ревность были настолько чужды моему характеру, что я был больше удивлен, ощутив в себе эти чувства, чем Бригитта обнаружив их во мне. Никогда - ни в моих юношеских увлечениях, ни в обычных житейских делах - я не проявлял недоверчивости, а скорее, напротив, был беспечен и, можно сказать, не знал никаких сомнений. Мне понадобилось собственными глазами увидеть измену моей любовницы, чтобы поверить, что она могла изменить мне. Сам Деженэ, читая мне свои наставления, постоянно подшучивал над легкостью, с какой я обычно поддавался обману. Вся история моей жизни служила доказательством того, что я был скорее доверчив, нежели подозрителен, и вот почему, когда вид этой тетради вызвал во мне тайне странные ощущения, мне показалось, что во мне родилось какое-то новое, незнакомое мне самому существо. Рассудок мой восставал против моих чувств, и я с ужасом спрашивал себя, куда все это могло привести.

Однако страдания, которые я перенес, воспоминание о вероломстве, которого я был свидетель, мое исцеление, бывшее ужаснее самой болезни, рассуждения друзей, развращенная среда, в которой я жил, печальные истины, в которых я убедился сам или которые понял и угадал благодаря пагубной проницательности, наконец распутство, презрение к любви, разочарование все это таилось в моем сердце, хоть я и сам еще не знал об этом, и в минуту, когда я надеялся воскреснуть для надежды и для жизни, все эти дремавшие во мне фурии проснулись и, схватив меня за горло, крикнули, что они здесь, что они со мной.

Я наклонился и раскрыл тетрадь, но сейчас же захлопнул ее и снова бросил на стол. Бригитта смотрела на меня; в ее прекрасных глазах не было ни оскорбленной гордости, ни гнева, в них светилась лишь нежная тревога, словно перед ней был больной.

- Неужели вы думаете, что у меня есть от вас тайны? - спросила она, целуя меня.

- Нет, - ответил я, - я думаю только, что ты прекрасна и что я хочу умереть, любя тебя.

Дома, во время обеда, я спросил у Ларива:

- Скажи, пожалуйста, что, собственно, представляет собой эта госпожа Пирсон?

Он удивленно взглянул на меня.

- Ты уже много лет живешь в этих краях, - сказал я, - ты должен знать ее лучше, чем я. Что говорят о ней в деревне? Что о ней думают? Какую жизнь вела она до знакомства со мной? Кто посещал ее?

- Право, сударь, она всегда жила так же, как живет сейчас, - гуляла по окрестностям, играла в пикет с теткой и помогала бедным. Крестьяне называют ее Бригиттой-Розой. Я никогда ни от кого не слышал о ней ничего дурного, разве только - что она ходит по полям одна-одинешенька в любое время дня и ночи, но ведь это делается с такой доброй целью! Поистине, она - провидение здешних мест. Что до ее знакомых, так, кроме священника и господина Далана, который приезжает к ней в свободное время, у нее никто не бывает.

- А кто такой этот господин Далан?

- Это владелец замка, вон там, за горой. Он приезжает сюда только на охоту.

- Он молод?

- Да, сударь.

- Это, должно быть, родственник госпожи Пирсон?

- Нет, он был другом ее мужа.

- А давно умер ее муж?

- В день всех святых будет пять лет. Хороший был человек.

- А не говорят ли, что... что этот Далан ухаживал за ней?