Ноги сами понесли мистера Бартера в сторону Блечингэма, где имелся "приют трезвости". В глубине души он испытывал отвращение к лимонаду днем, ибо мысль о нем раздражала его чувство порядка, но он знал, что больше идти некуда. При виде блечингэмского шпиля дух его взыграл.

"Хлеб с сыром, - думал он. - Что может быть лучше хлеба с сыром и чашки кофе?"

В этой чашке кофе было что-то символическое, отвечавшее его состоянию. Кофе был крепкий, мутный, и шел от него тот особый аромат, которым обладает только деревенский кофе. Он выпил совсем немножко и опять отправился в путь. После первого поворота он миновал школу, откуда доносился нестройный гул, который напоминал глухой шум машины, отслужившей свое. Священник остановился, прислушиваясь. Прислонившись к ограде площадки для игр, он вслушивался, пытаясь разобрать слова, произносимые нараспев, подобно молитве. Ему послышалось что-то вроде: "Дважды два - четыре, дважды три шесть, дважды шесть - восемь"; и он пошел дальше, размышляя: "Прекрасно! Но если вовремя не принять мер, это может зайти слишком далеко; мы можем внушить им мысли, не подходящие их месту в жизни". И он нахмурился. Он оставил позади перелаз через изгородь и пошел по тропинке. Воздух звенел от пения жаворонков, шарики высокого клевера клонились под тяжестью пчел. В конце луга поблескивало озерцо в зарослях ивы. На открытом участке шагах в тридцати от озерца под палящим солнцем стояла привязанная к колышку старая лошадь. Оскалив желтые зубы, она вытянула морду к воде, которой не могла достать. Мистер Бартер остановился. Он не знал эту лошадь, до его прихода было еще три луга, но он видел, что бедная скотина хочет пить. Он подошел и стал развязывать узел, но только натрудил пальцы. Тогдэ, нагнувшись, он ухватился за колышек. Пока он, побагровев, тащил его и дергал, старая кляча стояла спокойно, поглядывая на него мутным глазом. Мистер Бартер рванул изо всех сил, колышек выскочил, и священник отлетел с ним в сторону. Кляча в испуге отпрянула.

- Не бойся, старушка! - сказал Бартер и прибавил сердито: - Это мерзость - оставлять скотину под палящим солнцем. Был бы здесь ее хозяин, я пристыдил бы его!

И он повел кобылу к воде. Старая кляча шла покорно. Но поскольку она мучилась безвинно, то и не испытывала благодарности к своему избавителю. Она вволю напилась и принялась щипать траву. Мистер Бартер почувствовал разочарование; он вбил колышек в мягкую землю у самых ив, поднялся и посмотрел с неприязнью на лошадь.

Она паслась как ни в чем не бывало. Священник вынул платок, отер пот со лба и насупился. Он не любил неблагодарности ни в людях, ни в животных.

Неожиданно он почувствовал, что очень устал.

- Теперь уж, наверное, все кончилось, - сказал он себе и быстрыми шагами пошел по полю.

Дверь его дома была распахнута. Пройдя в кабинет, он на минутку сел, чтобы собраться с мыслями. Наверху ходили; его слуха коснулся протяжный стон, и он ужаснулся.

Он вскочил и бросился к звонку, но не стал звонить, а побежал наверх. Возле комнаты жены он столкнулся со старой няней его детей. Она стояла на коврике перед дверью, зажав уши, и слезы катились по ее старому лицу.

- О сэр! - прошептала она. - О сэр!

Священник в испуге взглянул на нее.

- Что там? - закричал он. - Что там?

И, зажав уши, бросился опять вниз. В передней он увидел какую-то даму. Это была миссис Пендайс, и он подбежал к ней, как обиженный ребенок бежит к своей матери.

- Моя жена, - говорил он, - моя бедная жена! Один бог знает, что они там делают с ней, миссис Пендайс! - И он закрыл лицо руками.

Она, урожденная Тоттеридж, стояла, не двигаясь; затем, осторожно опустив затянутую перчаткой руку на его мощное плечо, где напружинились мышцы оттого, что были сжаты кулаки, сказала:

- Дорогой мистер Бартер, Уилсоя - такой хороший врач. Пойдемте в гостиную.

Священник, спотыкаясь, как слепой, позволил увести себя. Од опустился на диван, а миссис Пендайс села подле, все еще не сняв руки с его плеча. Ее лицо чуть подергивалось, как будто она с трудом сдерживалась. Ласковым голосом она повторила:

- Все будет хорошо, все будет хорошо. Ну, успокойтесь.

В ее участии и заботе была заметна не то чтобы некоторая холодность, а легкое изумление, что вот она сидит здесь в этой гостиной и утешает мистера Бартера.

Священник отнял руки от лица.

- Если она умрет, я не вынесу этого, - проговорил он не своим голосом.

При этих словах, вырвавшихся у мистера Бартера под действием чего-то большего, чем привычка, рука миссис Пендайс соскользнула с плеча священника и легла на яркий ситец дивана, зеленый с алым. Ее испугала и оттолкнула страстность его тона.

- Подождите здесь, - сказала она, - я поднимусь, взгляну, что там.

Приказывать не было свойственно миссис Пендайс, но мистер Бартер с видом напроказничавшего и раскаивающегося в своих шалостях мальчика повиновался.

Когда миссис Пендайс вышла, он приблизился к Двери, прислушиваясь: хотя бы какой-нибудь звук донесся сюда, хотя бы шелест ее платья! Но все было тихо, нижние юбки миссис Пендайс были батистовые, и священник остался наедине с безмолвием, переносить которое было выше его сил. Он шагал по комнате в своих тяжелых сапогах, сцепив за спиной руки, лбом рассекая воздух, сжав губы - так бык, первый раз запертый в загоне, мечется из угла в угол, зло выкатывая глаза.

Страх, раздражение спутали его мысли, он не мог молиться. Слова, которые он так часто повторял, бежали от его сознания, как будто издеваясь. "Все мы в руках господних! Все мы в руках господних!" Вместо них в голову лезли слова мистера Парамора, сказанные тогда в гостиной Пендайсов: "Во всем нужна золотая середина". Эти слова, полные жестокой иронии, как будто кто напевал ему на ухо. "Во всем нужна золотая середина, во всем нужна золотая середина!" А его жена лежит сейчас там в муках, и это его вина... и...

Какой-то звук. Багрово-красное лицо священника не могло побледнеть, но кулаки его разжались. В дверях стояла миссис Пендайс и улыбалась странной, сострадательной и взволнованной улыбкой.

- Все хорошо: мальчик. Бедняжке было очень тяжело!