- За мной! - крикнул юный повелитель, поднял хлыст и первым направил своего коня в величавую реку. За ним, восхищенные отвагой молодого военачальника, не раздумывая, двинулись Байрам-бек, Чая-султан, Гаитмаз-бек, Хулафа-бек, дядька Гусейн-бек, Див Султан и другие. Переправляясь следом за Исмаилом через реку, они вдруг услышали какую-то мелодию. Дядька Гусейн, неотступно сопровождавший юного падишаха, дал знак не шуметь, прислушался. Голос Исмаила окреп: он пел, чтобы воодушевить свою армию, приободрить близких ему людей:

Волнующий призыв сердца слышался в этих простых, незамысловатых словах. Голос звал за собой, вселял в людей уверенность и надежду. Вскоре друзья, мудрецы, озаны - все стали подпевать с таким воодушевлением, будто пели религиозный гимн:

Армия вслед за своим юным повелителем перешла реку, не потеряв ни одного человека. Когда последний кызылбаш вышел на берег, сердце Гусейна дрогнуло от пронзившей его мысли: "Детеныш льва - с рождения лев". Глаза его потеплели. Он был горд за этого красивого и чистого юношу, которого воспитал и вырастил, всю душу в него вложил, и вот теперь его питомец стал муршидом, главой секты. Из умиленного сердца дядьки Гусейна и Хулафа-бека одновременно вырвался возглас: "Аферин!"[10]

- Тысячу лет пусть живет наш шейх, наш муршид!

- Да здравствует мудрый муршид!

- Слава молодому шаху!

Крик одобрения, казалось, потряс небеса, вызвал оживление, движение в рядах войска. Чувствовалось, что теперь уже все готовы идти за молодым государем-поэтом, чье четырнадцатилетнее сердце бурлило чувством мести. Люди будто провидели, что этот мальчик в будущем много сделает для объединения разрозненного народа под единой властью... Исмаил же будто не слышал ничего, упрямо смотрел вперед, думая о своем. Нет, он не возгордился собой - понимал, что все это делается его друзьми, единомышленниками в целях укрепления его авторитета.

Вдали от городов, в стороне от караванных троп жило одно племя. Сотни лет пролетели над ним. Из рук в руки, от одного завоевателя к другому переходили его многострадальные земли. Сменяли друг друга монголы, тимуриды, акгоюнлинцы... Но племя даже и не ведало о происходящих переменах. Забрел сюда, правда, как-то раз молла и, обратив их в свою веру, надолго поселился в селе. Обучал законам шариата - как сам их понимал. Когда молла умер, аксакалы племени похоронили его на кладбище, и могилу его объявили святым местом. Но после смерти старого моллы многие из привычных обрядов и верований вновь заняли свое место в обиходе сельчан.

Деревенские старухи были главными хранительницами стародавних обычаев и зорко следили за неукоснительным их соблюдением. Смотришь, наутро после того, как невесту ввели в дом жениха, одна из старух, разбудив молодую пораньше, ведет ее здороваться с солнцем. Не реже, чем Коран и имамов, поминали языческие божества.

Когда жив был старый молла, он приучил сельчан давать детям "имена из Корана". Так появились в племени Мухаммеды, Бекиры, Ахады, Ахмеды. Но старухи, не принимая в душе этих нововведений, все равно нарекали новорожденных именами, принятыми по обычаю племени, на родном языке. И дети росли с двумя именами: одним - официально-религиозным и другим, привычным, домашним, как называли отец с матерью. По обычаю, погода, сопутствовавшая рождению ребенка, предопределяла его имя, указывала судьбу младенца и его будущий характер. В племени в ходу были такие имена, как Боран - буран, Торан - сумерки, Сехер - утро.

Раз в год, в пору уборки урожая, в село из большого города являлся сборщик налогов. День-другой жил он в доме главы племени, с любопытством и некоторой опаской приглядывался к незнакомым обычаям. Сердито сплевывал:

- Слушайте, что вы за мусульмане?! Ей-богу, не могу разобраться. Гяуры - и те лучше вас...

В свое время старый молла сменил название племени "Одлу" - "Пламенное" на "Мухаммедли". В официальных книгах сборщиков налогов оно так и именовалось. Но между собой чиновники называли мухаммедлинцев гяурами. На вопрос: "Слушай, амил[11] ты куда собрался?" - скривившись, отвечали: "К гяурам..."

В годы, о которых идет наш рассказ, племя вело полукочевой образ жизни. От кочевничества, в сущности, осталось немногое; члены племени занимались животноводством и земледелием. Мужчины засевали поля по обе стороны реки Гюнешли, поливали их речной водой. Если какой-то год на правом берегу сеяли зерновые, то на будущий - эти земли использовали под огород. Возделывали они и гладкие склоны невысоких гор, окружающих долину.

В конце лета или в начале осени в село обычно наведывались чужаки. Приезжал важный сборщик налогов. А следом к току подбирались дервиши, бродячие сеиды, моллы и еще бог знает кто... Раскрыв горловины объемистых мешков, все требовали - кто долю шаха, кто - эмира, а большинство - святых предков. Отлученное от древней веры своих отцов и дедов племя никак не могло постичь всех тонких различий между сектами новой религии - и потому каждому требовавшему молча отдавали все, что он хотел. А часть уже оставшейся пшеницы перемалывали в муку на стоявшей в окрестностях села водяной мельнице, а зимние запасы закапывали в вырытых поблизости от жилищ ямах.

Племя не ведало ни рынков, ни лавок; ни один сельчанин не знал дороги в город. Время от времени сюда забредали "коробейники". Бродячие торговцы привозили фрукты и другие вкусности, которые здесь и в глаза никогда не видели, и обменивали их на пшеницу и ячмень по весу - один к одному, к двум, к трем...

Торговцы, как и сборщики налогов, появлялись в деревне осенью, когда у сельчан и настроение после уборки урожая было хорошее, и в руках, как говорится, кое-что имелось.

Дни, о которых идет наш рассказ, пришлись на весну. Но зима выдалась сухой, бесснежной, жителям села пришлось туго. Скот ослабел и похудел за зиму, а весна запоздала, трава зазеленела поздно. У коров доить было нечего.

Чичек сетовала на создателя:

- О аллах, разве ж так можно? И жалости к людям не имеешь. Ни капли с неба не посылаешь, откуда траве взяться, чем скотину кормить?!

Недовольно ворча под нос, старушка направилась к дому аксакала племени Мухаммед-Булуда. На дне кувшина, что она несла в руках, было немного молока - его только что отдала ей соседка, девушка Агсу.

- Клянусь светом, бабушка Чичек, это все, что я надоила, - извинялась девушка.

- Знаю, детка, знаю, зачем ты клянешься? У всех так, не только у вас. Тот, чьей жертвой я буду, не дает дождя, что тут можно сделать?!

Дойдя до ворот Мухаммед-Булуда, Чичек увидела торговца Омароглу. Тот только что слез с коня, и теперь привязывал недоуздок к камню у летней кормушки напротив сарая. Увидев старуху, он поздоровался с ней как старый знакомый:

- Рад тебя видеть, ай Чичек!

- Добро пожаловать, братец, добро пожаловать! Что это ты так рано?