- Слава богу, пусть каждый живет в таком согласии, как ты с братом Дергяхкулу... А кто завидует - пусть тому в глаза палки воткнутся!

Хырдаханым счастливо улыбнулась:

- Да уж... конечно. Только вот с детьми я мужу не угодила. Поздно родился мой ребеночек. Ему бы теперь внука иметь, вон седина какая в бороде, да и внук-то должен быть такого возраста, как наш сын...

Балаханым ободрила подругу:

- Ну что делать?! Это уж как аллах определил!

- Да, конечно, только я иногда задумываюсь: а что, если бы мой первенец остался? Но потом говорю себе: аллаху виднее. Вдруг, не дай бог, ребенок бы выжил, а с отцом что-нибудь случилось?! Когда я об этом заговариваю - и муж то же самое говорит. Что сейчас у нас есть - и на этом спасибо. Судьба у нас такая...

У калитки раздался голос. Хырдаханым узнала мужа по характерному покашливанию: хоть и к себе домой шел ювелир, все же из деликатности предупреждал о себе. Может, в доме есть соседские женщины, сидят с непокрытыми головами, пусть знают, что мужчина идет... И действительно, услышав покашливание, Балаханым поспешно подтянула концы келагая, прикрыла все лицо до глаз. Сакина, по примеру мачехи, тоже сняла с колен пряжу, быстро смотала ее в клубок и встала. Балаханым сказала:

- Братец Дергяхкулу пришел, я пойду.

- Интересно, почему это он так рано вернулся? Наверное, забыл что-нибудь: возьмет и уйдет. Слушай, ты пройди в дом, а уйдет он - мы снова своими делами займемся.

Но Балаханым застеснялась:

- Нет-нет, может быть, он есть захочет? Ты уж поухаживай за ним, а если он быстро уйдет - кликнешь, я приду.

- Хорошо, хорошо.

Оставив пряжу во дворе, на паласе, Балаханым вместе с Сакиной проскользнула мимо входящего Дергяхкулу на улицу.

- К добру ли, муженек, твое раннее возвращение? Ты же говорил - поздно приду...

Бросив под фисташковое дерево полупустые мешки, взятые им утром для муки, мужчина опустился на палас. Дергяхкулу был крайне взволнован, но пытался скрыть это от тревожно глядящей на него жены:

- Проклятье злу! Хотя в это собачье время и добра не жди... Османцы уходят - иранцы приходят. Иранцы уходят - ширванцы приходят. А теперь, говорят, и за Ширваншахом гонятся...

- Да что случилось-то?!

Ювелир в жизни ничего не скрывал от своей жены. Какая беда ни случалась - он всегда делился ею с Хырдаханым, которую считал мужественной женщиной.

- Знаешь, дочь Гюльали, говорят, в стороне Ардебиля появился шах, он из рода пророка. Говорят, то ли отец, то ли дед нашего Ширваншаха - уж не знаю точно, кто из них - убил его отца и деда. И теперь он идет мстить за них. И еще говорят, будто Ширваншахи что-то нарушили в вере благословенного пророка, и он это исправляет.

- Да... недобрая весть.

- Э-э-э, если б только недобрая... Пятьдесят лет тихо-мирно жили. Плохо ли, хорошо ли, но при Ширваншахах дышалось легче. Сами хоть мясо наше ели, но все же кости не выбрасывали, как-то еще можно было жить. Забирали, правда, на стройки, крепости возводить. Но хоть войн, бойни не было! А вот теперь, если война начнется...

- Ох, если война начнется - сколько людей погибнет!

- Погибнут, говоришь, и все?! Тут похуже будет, весь народ без хлеба, без крова останется! Да разве кому-нибудь есть дело до этого! Бык - паши, палка - бей... Посылают людей убивать друг друга. Ну зачем же я должен убивать брата, у которого такой же язык, как у меня, такая же кровь, как у меня, а? Видите ли, дед этого когда-то убил деда того! Так пойди сам и убей его, и все... Людей-то зачем на гибель посылать?! На смерть обрекать?!

- Это ты точно узнал?

- Точнее не бывает. На дворцовой площади такая суматоха, ужас! Ворота крепости заперли, никого наружу не выпускают. Потому-то я и не смог пойти за мукой. Пошел на площадь. Смотрю: все перемешалось. Гонец явился. Говорят: Ширваншах Фаррух Ясар на войне, близ Шемахи. То ли ранен, то ли убит у Джабаны. В крепости Гази-бек, его сын, остался заправлять делами. Но и он, будто бы, два дня назад какую-то весть получил и тоже отправился отцу на подмогу.

- Вай, аллах, сохрани нас и помилуй! Но тогда крепость...

- Об этом и речь! Крепость осталась сама по себе. Говорят, правда, жена Гази-бека Султаным-ханым поклялась, что сама будет защищать крепость и никого до возвращения мужа внутрь не пропустит.

Хырдаханым задумалась, не обратила внимания на Султаным-ханым.

- Кто будет защищать, говоришь? Женщина?!

- Ну да! Внучка нашего шиха Кеблали, Бибиханым - помнишь ее? На ней же принц Гази-бек женился, ты слыхала, наверное?

- Слыхала, - все так же горестно проговорила женщина.

- Ну вот, она самая. Теперь, говорят, глашатай будет вещать. Вербовка войска начнется.

Хырдаханым вдруг в ужасе всплеснула руками:

- Господи помилуй! Киши, война начинается, а ребенок-то мой из моллаханы не пришел еще!

Это неуместное беспокойство жены за ребенка вызвало у мужа улыбку:

- Слушай, так враг же пока не стоит у ворот! Ничего не случится за то время, пока Бибикулу придет из моллаханы. Что ты себя изводишь понапрасну?!

- Перестань, ради бога, неужели в такое время ты будешь сидеть и спокойно ждать, когда наш ребенок сам придет?

- А что же мне делать, глупенькая моя?

- Встань, пойди и приведи мне ребенка из моллаханы. Если Бибикулу сейчас же не явится мне на глаза - у меня сердце разорвется...

* * *

Дергяхкулу говорил правду. Действительно, Султаным-ханым осталась во дворце одна. Появившийся здесь дня два назад гонец принес весть о нападении на Ширван последыша ардебильских шейхов Исмаила, сообщил, что кызылбашское войско, явившееся "чтобы отомстить езиду[14] Фарруху Ясару за кровь Шейха Гейдара, движется сплошным потоком". Услышав об этом, Гази-бек тайком покинул крепость, уехал, чтобы набрать войско в ближайших селах и поспешить на помощь отцу. Расставаясь, он взял Султаным-ханым за руки и сказал:

- Султаным-ханым, любимая моя, пусть никто пока не знает о моем отъезде из дворца. Никого не пускай в мою комнату, всем говори: болен! Делай что хочешь, но никто не должен знать, что город остался без правителя.

Потом, сняв с пальца перстень с печаткой - символ власти, он надел его на палец Султаным-ханым и добавил:

- Если случится что-либо, что-то очень важное, что не терпит отлагательства до моего возвращения - решай сама. Через день-два я обязательно вернусь, а если не смогу приехать - пришлю гонца.

Чтобы спрятать от мужа наполнившиеся слезами глаза, Султаным-ханым приникла к его груди. Потом, пересилив себя, тихо спросила:

- А если вдруг, прослышав о твоей болезни, сама шахиня придет проведать тебя?

- Если сможешь - успокой, отошли ее. А нет - заведи в мою комнату и осторожно скажи ей правду. Но предупреди, что я потребовал от тебя полной сохранности тайны. Пусть и она никому ни словом не обмолвится до моего возвращения. А я через день-другой приеду.

"Что это, боже? Мне почему-то кажется, что это наше последнее свидание. За этим прощанием не будет встречи. Я не могу с тобой расстаться, я хочу уйти с тобой вместе, повиснуть на твоих руках... Стать бы мне колчаном со стрелами, чтобы ты унес меня на своем плече! Не могу выпустить тебя за этот порог... Никогда еще со мной такого не было. Никогда не плакала я вслед тебе. А теперь не могу сдержать слез... Что со мной? Что случилось с нами обоими, любимый мой, судьба моя?"

Когда муж отправлялся на охоту или на военные учения, Султаным-ханым не доверялась ни дядькам, ни слугам. Сама наполняла колчан Гази-бека стрелами, сама натачивала его меч, сама укладывала еду в переметную суму, притороченную к луке седла. Султаным-ханым была первой женщиной во дворце, которая, будучи женой принца, отказывалась от прислуги. Она получала удовольствие от того, что сама снаряжала мужа на охоту, наравне с Гази-беком участвовала в военных учениях. Летом в Гюлистане, на горе Фит, в Лагиче она ездила вместе с мужем на охоту... Это сблизило их настолько, что сами молодые считали, что у них в груди бьется одно сердце, и что у них одна душа.