Рагим-бек, подъехав ближе к государю, попросил:
- Разреши моему отряду, повелитель!
Сын Шейха Гейдара внимательно посмотрел на молодого человека, всего лишь двумя-тремя годами старше его самого. На взволнованном лице Рагим-бека были написаны преданность и верность, мольба и покорность. Шрам над левой бровью воина все еще краснел - государь хорошо помнил историю этого шрама, еще и года не прошло с тех пор, как был ранен молодой кази. Тогда, после шести лет, проведенных под гостеприимным кровом правителя Мирзали, он покинул Лахиджан и направился со своими людьми в Ардебиль. Однако правитель Ардебиля Джеирли Султанали-бек от имени принца Элванда Мирзы отказался впустить его в город. Юный Исмаил не принял еще тогда шахского звания. Среди полутора тысяч преданных ему кызылбашских всадников самыми близкими и родными ему людьми были дядька Гусейн-бек, Абдулла-бек, дядька Хюлафа-бек, братья Рустам и Байрам Гараманлы, Хыныслы Ильяс-бек, Айгут-оглу, Гарапири-бек Каджар. Перейдя через Деилем, они, с согласия талышского правителя, вошли в Астару. Зиму провели в Арджуванде. Тут-то и случилось событие, на память о котором остался у Рагим-бека шрам над бровью.
Оказывается, с одобрения принца Элванда Мирзы, Джеирли Султанали-бек подготовил покушение на Исмаила. В ту ночь перед шатром сына Шейха Гейдара дежурили люди Байрам-бека, а в дверях стоял на часах его племянник Рагим-бек, оказавшийся настолько бдительным, что сумел раскрыть заговор и спасти Исмаила. Сам он при этом был ранен в голову. Тогда же они узнали, что Ширваншах Фаррух Ясар, послав талышскому правителю тысячу туманов, потребовал выдать ему Исмаила. Тот с приближенными вынужден был покинуть Арджуванд. Раненого Рагим-бека увезли с собой в укрепленном на коне паланкине. Так его и возили, пока не выздоровел - переезды ведь длились долго, около года.
Целый год, день за днем - они всегда были в дороге! Поскольку оба предательства были раскрыты кызылбашскими эмирами, Байрамом и Рустамом Гараманлы и одно из них устранено рукой Рагим-бека, - они еще более возвысились в глазах Исмаила и приближенных мюридов. Покидая Арджуванд, приверженцы Исмаила разослали своих глашатаев в Турцию, Дамаск и другие города, призывая их жителей к единству в борьбе за веру, против убийц Шейха Джунейда и Шейха Гейдара - Ширваншахов. Сами же направились в Карабах, в Геокчай... В Геокчае эмир карагоюнликцев Султан Гусейн решил устроить в их честь торжественный прием, замышляя на самом деле черное предательство: убийство Исмаила во время приема. Но кызылбашские эмиры не поддались его сладким речам и увезли Исмаила в Чухур Садда, а на прием пошли сами. Таким образом, эмиры снова спасли своего муршида от покушения. В Эрзинджане был созван меджлис всех кызылбашских эмиров. Исмаил отправился на это собрание раньше всех в сопровождении представителя проверенного рода Гараманлы Рагим-бека, здоровье которого, несмотря на тяжесть постоянных переездов, быстро улучшалось.
В Эрзинджане было принято два важных решения: первое - начать неотложную борьбу против злостного врага Сефевидов Ширваншаха Фарруха Ясара и второе - собрать военное снаряжение и снарядить войско для наступления.
Для сбора средств Хыныслы Ильяс-бек направился в Манташскую крепость, а Хюлафа-бек - в Ахалцикскую. Заготовив необходимое снаряжение, Ширваншах Фаррух Ясар был тотчас объявлен ими врагом веры. Начав священную войну газават, кази организовали поход из Эрзинджана на Ширван. Теперь уже в войске Исмаила было более семи тысяч всадников и столько же пеших воинов. И всегда бессменными стражами у его шатра были воины лучшего шахского полка, руководимого военачальником Байрам-беком Гараманлы, и среди них - племянник Байрам-бека Рагим-бек. Ведь только благодаря мужеству этого молодого кази, спасшего его от покушения, Исмаил смог целым и невредимым добраться до Ширвана, стать победоносным военачальником и государем. Ему невольно вспомнилась одна очень давняя сцена... О, как часто он обращался к прошлому. Правда, это прошлое его никогда и не отпускало, оно будто таилось в поэтическом уголке его души и временами всплывало наружу.
Говорят, детская память бывает очень острой. И действительно, как в выпуклом зеркале проходила сейчас перед Исмаилом его встреча с дядей. По просьбе его отца Султана Гейдара Аламшах-беим направилась в резиденцию своего брата Султана Ягуба ибн-Узун Гасана. В поездку мать взяла с собой и маленького Исмаила: не могла и на день расстаться с любимцем-последышем, да к тому же хотелось показать ребенка его дяде. Султан Ягуб жил тогда в Тебризе. Исмаил был не по возрасту развит и любознателен, с интересом рассматривал все новое, запоминал увиденное и услышанное. В течение нескольких дней, что они гостили в Тебризе, между братом и сестрой шли горячие споры о суннитской и шиитской сектах ислама. В сознании ребенка, как клеймо, выжженное раскаленным железом, навсегда отпечатались слова дяди Султана Ягуба, сказанные им при расставании с его матерью: "Моя дорогая сестра, заступаясь за своего мужа, ты уничтожаешь нас. Наверняка станешь врагом взрастившему тебя отцовскому очагу, врагом своему родному брату. Весь мир знает, что Ширван от края и до края населен суннитами. Твой любимый муж мечтает их всех перебить, а мы, если он начнет, пойдем на вас. Если ты разбираешься в государственных делах, в политике, если хочешь пойти по пути нашей бабушки Сары-хатун - подумай хорошенько. Рассуди, на кого вернее оказывать влияние, чьей быть советчицей. Подумай: кому во вред и кому на пользу братоубийственная война? Во всяком случае, я, конечно, знаю, что ты не откажешься от стремлений своего мужа, не пойдешь с нами. Потому что его победа - это и твоя победа. И все же подумай!"
Весь во власти нахлынувших воспоминаний, Исмаил все не давал ответа молодому кази. Он думал: "Ты спас меня от опасности, и я тоже должен беречь тебя. Здесь, правда, пока нет никакой опасности. Маленькое племя забралось на вершину скалы. Хотя они и гяуры, как сказал этот проводник, но, видно, очень упрямы. Но нет, я не прав - эта битва может быть и тяжелой. Ведь вот же, во имя жизни пробили гору, не побоялись гяуры никаких лишений, наверняка будут бороться до конца. Порой группа таких отчаянных людей бывает опаснее целого войска. Это мне неоднократно говорили и Хюлафа-бек, и Леле-бек. Самый бездарный военачальник тот, кто считает неприятеля слабее себя, не принимает его в расчет. Если раной пренебречь - начнется заражение крови..."
Исмаил протянул правую руку едущему на расстоянии от него Рагим-беку:
- Хорошо. Только будь осторожен, Рагим-бек! Один твой ноготь ценнее для нас тысячи гяурских голов.
Рагим-бек наклонился и почтительно, с любовью поцеловал белую с нежной кожей, но крепкую и сильную руку государя.
То, что молодой человек воспринял приказ об истреблении племени с таким видимым удовольствием, пробудило легкое сожаление в сердце государя-поэта.
Перед его мысленным взором ожила потрясшая его сцена впервые увиденной смерти. В сущности, еще ребенком он был свидетелем многих смертей. Видел повешенных, убитых стрелой, кинжалом и даже ядом. Но все те убийства осуществлялись чужими руками - нанятыми слугами, предателями, а в большинстве своем - палачами. А это... впервые в жизни он сам, своей рукой, ударом меча отсек голову врагу. В первую минуту он почувствовал страшное потрясение: ужас, изумление, жалость обуревали его. Он замер в этот миг: вся поэтическая душа его всколыхнулась - своей рукой он положил конец человеческой жизни! Он убил человека - человека, значительно старше себя, гораздо больше повидавшего на свете, имевшего, возможно, семью, детей!.. "Насильно отобрать у живого существа жизнь, дарованную ему милостью божьей!"
...Но в тот же самый миг, когда в нем вспыхнули эти мысли, до него донеслись возгласы дядьки Гусейн-бека Бекдили и Байрам-бека Гараманлы: "Браво, мой государь! Отлично! Да будет всегда твой удар разящим, мой шах!" Он увидел восхищенно сияющие глаза Рагим-бека - и забыл обо всем. Надежные друзья охраняли его со всех сторон, и он, юноша, чьей силе и храбрости раздавались хвалы, с безумным неистовством принялся рубить направо и налево. Первая кровь ослепила его, затуманила совсем еще детский разум, сосредоточив все мысли в одной точке, и стерла зародившиеся было в сердце юного поэта чувства изумления и жалости. И впоследствии эти испытанные в день первого убийства чувства, хотя и пробуждались время от времени в его сердце на поэтических и музыкальных меджлисам, беспокоили его, но на поле боя они не возникали уже никогда...