– По правде говоря, нет.

– Катись ты! – сказала она. – Не очень-то приятно это слышать.

– Ребенок заснул. Не сосет больше, – сказал Освальдо.

– Ага. Потрясающий ребенок.

– Ничего в нем нет потрясающего. Он все время спит.

– Даже когда спит, он потрясающий. Я знаю, что попала в беду. Не думай, что я этого не понимаю.

– Да что с тобой? Ты плачешь?

– Пойди взбей молоко.

– Никогда в жизни не взбивал молоко, – сказал Освальдо.

– Ну и что? Прочти инструкцию на коробке. Боже, помоги мне!

2 декабря 70

Дорогой Микеле!

Вчера вечером пришел Освальдо и сказал, что ты уехал в Лондон. Я огорчилась и растерялась. Освальдо сказал, что ты забежал на минутку к отцу – проститься, но он спал. Что значит «забежал», вероятно, ты не отдаешь себе отчета, как ему плохо. Этот Пово или Ково сказал, что его сегодня кладут в больницу.

Тебе нужны рубашки и шерстяные вещи. Освальдо говорит, что ты собираешься остаться там на всю зиму. Ты мог хотя бы позвонить мне. Вызвал бы на переговорный в деревне, как раньше делал. Если мне не поставят телефон, я, безусловно, сойду с ума. Я бы приехала в аэропорт и привезла бы тебе одежду. Освальдо говорит, что ты улетел во фланелевых брюках и красном свитере и почти ничего не взял на смену. Все твое белье, говорит Освальдо, и чистое и грязное, осталось в подвальчике. Он не мог припомнить, было ли у тебя с собой пальто. Потом все-таки решил, что было, и я немного успокоилась.

Освальдо говорит, что ты явился к нему домой рано утром. По его словам, у тебя давно уже была идея поехать в Лондон учиться в какой-то скульптурной студии. Потому что тебе надоели твои совы. Это мне понятно. Пишу тебе по адресу, который дал Освальдо, но он говорит, что адрес временный. Освальдо немного знает ту пожилую даму, которая сдает тебе комнату, меня это утешило, но не слишком. Думаешь, я не понимаю, что твой отъезд – это бегство? Я не идиотка. Прошу тебя, напиши мне сразу же и объясни, от чего или от кого ты сбежал. Освальдо чего-то не договаривал. То ли не хотел мне сказать, то ли сам не знает.

Так или иначе, ты уехал. Я вернула Освальдо триста тысяч, которые ты у него занял. Верней, не у него, а у его жены. Выписала чек на ее имя. Освальдо говорит, что у его жены всегда есть при себе наличные, а то бы ты не смог улететь, поскольку была суббота. Освальдо приехал ко мне вчера в десять вечера. Он до смерти устал, потому что выбивал для тебя в квестуре твой давно просроченный паспорт, потом отвез тебя в аэропорт, а после ему еще пришлось поехать за город, чтобы забрать какую-то машину его жены, которую ты одолжил не знаю кому. Он не ужинал, а у меня в доме не было никакой еды, кроме разного сыра: Матильда утром купила в супермаркете несколько сортов. Я ему выставила все эти сыры, и он так на них набросился – чуть не все съел. Матильда завела с ним беседу о французских импрессионистах. Размахивала своей прядью, дымила из своего мундштука и прохаживалась туда-сюда, засунув руки в карманы. Так бы и убила ее! Мне хотелось, чтобы она ушла и я могла бы расспросить Освальдо о тебе. Но тут были еще близняшки – играли в пинг-понг. В конце концов все они отправились спать.

Я спросила его, не уехал ли ты из-за этой Мары Касторелли, которая написала мне и у которой ребенок. Освальдо сказал, что ребенок не твой. По его словам, эта девушка к твоему отъезду не имеет никакого отношения. Она якобы просто одинокая и бестолковая девчонка без денег, без теплого одеяла, без стульев, и он собирается отнести ей стулья и одеяло из твоего подвальчика, поскольку они теперь там не нужны. Он спросил меня, нельзя ли взять для нее и ту зеленую немецкую печку. Я сказала, что там надо вынимать трубы из стены и, наверное, это сложно. Я хорошо помню тот день, когда ходила покупать для тебя эту печку, и потому она мне дорога. Тебе, конечно, покажется глупостью, что я привязана к какой-то печке. Освальдо сказал, что ты эту печку никогда не топил, потому что всегда забывал купить дрова, а пользовался электрокамином. В конце концов я ему разрешила делать все, что ему вздумается, и со стульями, и с печкой. Потом спросила его, не сошелся ли ты случайно с опасными политическими группировками. Я все время ужасно боюсь, что ты можешь связаться с террористами. Он сказал, что не знает, с кем ты общался в последнее время. Сказал, что ты, возможно, чего-то опасаешься. В общем, все очень туманно.

Не пойму, как к нему относиться. Он вежлив. До такой степени вежлив, что становится тошно, как бывает, когда съешь слишком много джема. У него такая цветущая физиономия с вечной улыбкой. Но мне почему-то невесело. Глядя на него, я иной раз подозреваю, что он гомосексуалист. Мне непонятно, что у вас может быть общего, ведь ты еще мальчик, а он – мужчина уже под сорок. Но ты всегда смеялся над моими бесконечными страхами за тебя.

У Освальдо нет никакого родственника в телефонной компании, но ему кажется, что у его жены Ады есть там знакомство. Обещал спросить. Просто не знаю, что бы мы делали без этой Ады. Тебе она дала денег на дорогу. Позвонила кому-то в квестуру, иначе с паспортом ничего бы не вышло. Ты бы написал, поблагодарил ее. Освальдо говорит, что в семь утра, когда он пришел к ней домой, она была уже на ногах. Мыла керосином свои кафельные полы. У нас здесь тоже полы кафельные, но мы их никогда не моем керосином. Оттого-то они такие тусклые. Думаю, Клоти их вообще не моет.

Позавчера мы с Матильдой навещали твоего отца. Когда мы пришли, он сидел в постели, курил и разговаривал по телефону, поэтому в первый момент Матильда не поняла, как ему плохо. Он звонил тому архитектору. Не знаю, известно ли тебе, что за неделю до своей болезни твой отец купил башню на острове Джильо[12] ]. Заплатил за нее всего один миллион, по крайней мере он так говорит. Насколько я поняла, эта башня того и гляди рухнет и там полно змей и крапивы. Твой отец вбил себе в голову поставить там уж не знаю сколько ванн и уборных. Он продолжал что-то каркать в телефон и только помахал Матильде рукой. Та напустила на себя чопорность и принялась листать журнал. Повесив трубку, отец сказал Матильде, что она очень растолстела. Потом вдруг припомнил историю трехлетней давности, когда Матильда дала ему рукопись своего романа под названием «Полента и отрава», а он забыл ее в привокзальном баре во Флоренции. Это был единственный выправленный и перепечатанный экземпляр, он лежал в голубой папке, и Матильда писала в тот бар, но голубую папку так и не нашли. В результате твоя тетка так расстроилась, что потеряла всякую охоту снова перепечатывать и править свой роман. Она решила, что со стороны твоего отца забыть в баре эту голубую папку было знаком полного презрения. А потом они еще поссорились из-за общего виноградника близ Сполето. Она хотела продать его, а твой отец не хотел. Позавчера он извинился перед Матильдой за утерю голубой папки, но тут же добавил, что «Полента и отрава» – это полная чушь и то, что рукопись потерялась, даже к лучшему. Потом ему стало плохо – тошнота и боли. А тут еще явился архитектор, который занимается башней; но отцу не захотелось смотреть образцы кафельной плитки и решать, какие ему больше нравятся – с голубыми или коричневыми цветочками. Этот архитектор такой высоченный – под два метра. По-моему, он дурак. Вид у него был совершенно растерянный. Мы сказали ему, чтоб зашел попозже. Он засунул в портфель свои плитки, напялил плащ и убрался прочь.