В верхней комнате женщина опять подняла руки над головой, поворачивая ладони и глядя на свои растопыренные пальцы; с поднятыми руками повернулась спиной к окну, шагнула в глубину комнаты, как в объятие, и исчезла. В окне под ней стоял Старик, мрачно глядя перед собой, и когда снова ударил гром и дождь пошел всерьез, он закрыл лицо руками.

Глава III

В тот день мы с Шанталь едва не поссорились - единственный раз до свадьбы. Она спряталась в сарае, но ржавая железная крыша протекала, и у нее намокли волосы. Она рассердилась, потому что я не сразу пришел на ее зов, хотя вряд ли она была бы суше, будь я рядом; промок-то я, пока бежал эти десять ярдов. Дождь хлестал со всех сторон - казалось, с особенной яростью, обращенной кон-кретно на меня. Он бил меня по щекам, по голове и только что не сносил дома. Старое сравнение со стальными прутьями вовсе не казалось преувеличением. Но я смеялся, что ее раздражало, и очень настойчиво хотел рассказать об увиденном, что бесило ее еще больше. Между нами появилась трещинка - раньше я не замечал этой глубоко скрытой недоброты. Словно море, спокойное и чистое, вдруг на мгновение стало зловещим.

- Не будь глупцом, - сказала она, подчеркивая последнее слово.

Но это длилось лишь миг, и скоро она уже по-матерински ругала меня за то, что промок. Тогда меня восхищали эти ярко выраженные проявления материнства, эта тяга опекать и подсказывать. Я наслаждался заботой и вниманием.

Вскоре приехал Эдвард. Он позвонил и сказал, что поселился в Антибе, в какой-то маленькой гостинице, не найдя в Вильфранше ничего подходящего - все закрыто на зиму. Тиррел остановиться у себя не предлагал. Он не собирался встречаться с нами до визита к Тиррелу, но я настаивал, что нам есть что рассказать, и вечером мы втроем ужинали у Энглера, неподалеку от старого форта. В несезон этот ресторанчик - отдохновенное место, где можно целый день просидеть над чашечкой кофе с газетой или с книгой. Если бы я был писателем, я бы работал только в таких ресторанчиках - сидел бы за столиком у окна и смотрел, в покое и безопасности, как течет жизнь, или не смотрел, если бы не хотелось.

В тот вечер за ужином и за разговором мы с Шанталь вдруг поняли, что, в сущности, соскучились по Лондону, не отдавая себе в этом отчета. Эдвард был в пиджаке и при галстуке - обычно он одевался менее строго, но скоро это перестало казаться неуместным, и к концу вечера мы чувствовали себя так, словно он здесь хозяин, а мы приезжие. Он говорил на хорошем французском лучшем, чем мой; оказалось, что школьные каникулы он часто проводил у родственников в Шантильи. Впервые я задумался о том, как мало о нем знаю, - и поразился. Он был из Йоркшира, его отец имел там адвокатскую практику; мать, кажется, тоже оттуда - хотя они разведены; у него были брат и сестра, с которыми он мало общался. Большинство людей часто вспоминают свое прошлое Эдвард почти никогда. Собственно, он вообще очень мало говорил о себе, куда охотнее о книгах или о других людях; обычно он старался разговорить собеседника, за счет чего слыл общительным, хотя сам, по сути дела, всегда оставался в тени. А его расспрашивать язык не поворачивался: он как-то умел создать впечатление, что вещи, важные для всех остальных, его мало волнуют. Мелочи жизни его не занимали - только лишь великие замыслы, о которых он тоже не мог говорить, чтобы не нарушить правила не обсуждать незаконченную работу.

Когда мы добрались до рассказа о встрече с Тиррелом, эта встреча казалась уже куда менее значительной. Должно быть, у Эдварда сложилось впечатление, что нам удалось по меньшей мере поговорить с ним, или же Тиррел просил ему что-то передать, -а я просто хотел описать то, что видел во время дождя. Я повторялся и тонул в излишних подробностях, и рассказ получился бессвязным. Эдвард выслушал - ни один мускул не дрогнул на его красивом лице, - и это обескуражило меня куда больше, чем если бы он выказал нетерпение или неловкость, как Шанталь. Я закончил настоятельным советом как можно скорее встретиться с Тиррелом, пока тот не умер от сердечного приступа или не покончил с собой. Он ответил, что встреча назначена на завтрашний вечер, и предложил, по доброте своей, встретиться здесь же, у Энглера, послезавтра.

Я не стану рассказывать о том, что было дальше, в той последовательности, как это открывалось мне, не то, читая, вы окажетесь в столь же густом тумане, в каком я сам прожил столько лет. Нам свойственно думать, что мы знаем, где мы, и ясно видим то, что видим, - пока люди или события не докажут обратное, что почти всегда и происходит. Когда случается с другими, мы невозмутимы; когда же с нами, то ощущаем это как чудовищную несправедливость, почти предательство - наверное, так воспринимается смерть. И даже теперь, оглядываясь назад, я знаю, что не в силах увидеть всего.

Наутро после встречи Эдварда с Тиррелом - то есть в тот день, когда мы договорились вместе поужинать, - объявили, что ночью Тиррел умер. Мы с Шанталь весь день не знали об этом - возможно, это был знак; впрочем, знак скорее для меня, чем для нее. Такова одна из примет нашего времени - мы узнаем о событиях, случившихся на других континентах, практически в тот же миг, и можем не заметить смерти соседа, от которого нас отделяет всего лишь стена ванной комнаты. Не то чтобы Тиррел был тем соседом, но его смерть всего в нескольких милях от нас была событием международного значения, о котором мы ничего не знали, потому что не озаботились включить телевизор или радио, а те, кто включил, не находили удовольствия пересказывать новости, и так всем известные. Таким образом, днем мы ничего не знали и тем самым избежали обсуждения событий, которые прибавили обитателям этого места сознания собственной значительности. Почти целый день мы с Шанталь гуляли, и никто из нас ни разу не вспомнил о Тирреле.

И только когда мы уже уходили на встречу с Эдвардом, Катрин, младшая сестра Шанталь, сказала:

- Вам повезло - вы успели увидеть того английского писателя. Интересно, он умер прямо в присутствии вашего друга?

Мы поспешили к Энглеру, но Эдварда там не было. Мы решили, что он позвонил бы, если бы не смог прийти, а поскольку он этого не сделал, то я сам позвонил ему в гостиницу. Мне сказали, что его номер не отвечает. Я рвался пойти туда, но Шанталь разумно настояла, чтобы мы сначала поели. Меня охватил иррациональный страх, что Эдвард имеет отношение к смерти Тиррела, что он обвинен в убийстве. Шанталь едва не задохнулась от смеха. Почему, спрашивала она, я подозреваю Эдварда в совершении насилия? Он производит впечатление весьма спокойного, вежливого и мирного человека. Я не мог объяснить, что меня беспокоит не вероятность (или как бы это лучше назвать) того, что Эдвард убил Тиррела, - любопытно, что я каким-то образом изначально исходил из того, что он на это способен, - меня беспокоит, не случилось ли что-нибудь с ним.