"Но почему, почему ты не можешь остаться? - хотелось кричать Гюллюбеим. - Что ты за человек, если мать проклинает меня при тебе, а ты молчишь? Ты думаешь, своим отъездом ты заставишь всех замолчать? Ах, что говорить! Если родная мать, вскормившая меня молоком, готова убить меня, то что ждать от мужа!" - Гюллюбеим еще продолжала в душе разговор с мужем, но вслух не могла высказать ни словечка. Почему? Она и сама не знала.
Настала ночь, когда Исрафил ушел, оставив Гюллюбеим одну. Они расстались в горе. Напоследок Исрафил сказал:
- Если ты меня любишь, Гюллю, то должна навсегда покончить со школой! Когда школы не будет, все постепенно успокоится. Ты напишешь мне. Когда через год-другой улягутся страсти, я вернусь... Если нет, если ты будешь упорствовать, на меня не обижайся: я обращусь к Ахунду с просьбой о разводе с тобой. После того как он прочитает молитву о расторжении брака, и ты, и я будем свободны от супружеских обязательств.
Гюллюбеим осталась одна, родная мать прокляла ее, а любимый муж оставил и уехал. Но убитая горем Гюллюбеим не закрыла школу у себя в доме. Смелая учительница продолжала давать уроки детям бедняков, у которых не было денег платить в моллахане Умсалмы. Если раньше на занятия в течение трех лет приходили десять, а иногда двадцать - тридцать девочек, то теперь у Гюллюбеим было только три ученицы. Одна из девочек - дочь водоноса Сарча Багы, маленькая Назпери. Теперь Гюллюбеим почти не выходила из дома. Соседи и знакомые не приглашали ее, как прежде, ни на свадьбы, ни на поминки. И дом родной матери был для нее закрыт. Продукты на Базаре покупал для нее водонос Сарча Багы и отсылал все купленное накануне с дочерью утром следующего дня. Часто девочка заставала учительницу с заплаканными глазами, тогда она старалась отвлечь Гюллюбеим каким-нибудь нехитрым рассказом.
Семейка Моллы Курбангулу, в особенности Нарындж, распоясалась. Она не спускала глаз с ворот дома Гюллюбеим, не давая ей выйти на улицу. Родители девочек, которые продолжали учение у Гюллюбеим, провожали своих детей в школу, стараясь не попадаться на глаза наглой Нарындж. Они умоляли Гюллюбеим:
- Ради аллаха, учительница, прекрати ты это пение и танцы, учи детей только корану. Только бы научились различать буквы и читать отрывки из сур корана!
Былая радость и оживление покинули стены новой школы, хотя дети по-прежнему охотно приходили сюда и с интересом внимали учительнице.
Но опасность только притаилась до времени. Нарындж с кумушками не давали Гюллюбеим передохнуть от сплетен и криков.
Все произошло в бане. В субботу Гюллюбеим пошла, как обычно, в баню. Она и сама не знала, с чего все началось. Жена Гаджи Асада Закрытого мылась вместе с женой Моллы Курбангулу Умсалмой и ее дочерью. Гюллюбеим, чтобы лишний раз не попадаться на глаза Нарындж, которая после того, как ее просватали за Алыша, совсем остервенела, села подальше от своих противниц. Умсалма отличалась не только вздорным и сварливым норовом, но и своей мнительностью и брезгливостью. Это знал весь квартал. Окончив купание в бане, до самого выхода она обливалась водой с ног до головы, стремясь, чтобы никто не попался ей по пути и не "осквернил" ее чистоту. Если на нее ненароком падала с потолка капля, она тут же снова начинала мытье. Любительницы посмеяться нарочно брызгали на нее водой исподтишка, а потом наблюдали, еле сдерживая смех, как женщина опять начинает весь ритуал очищения по религиозным правилам... Баня для женщин была тем местом, где они могли поговорить по душам, посплетничать, позлословить. В бане женщины могли похвастаться новыми нарядами, которые на улице были спрятаны под чадрой. В прежнее время Гюллюбеим с удовольствием проводила время в бане, но сейчас обстоятельства изменились, и баня стала необходимостью, а не удовольствием. Лишь бы не попасться лишний раз на глаза... Она знала, что все женщины в бане на стороне жены Моллы Курбангулу. И только дай знак, как они набросятся на Гюллюбеим. Ужас банной драки женщин Гюллюбеим видела: озверевшие фурии нападали с кружками, тазами и ведрами в руках, свистели удары свернутых в жгут банных полотенец и кусков шелковой ткани, которыми женщины обвязывались во время мытья в бане, прикрывая нижнюю часть тела.
Она сидела в отдалении от всех, ощущая косые взгляды богомольных старух. Когда она набирала воду, то неожиданно увидела сквозь пар, что около нее стоит Умсалма. Страх сжал сердце: "О аллах! Помоги!" Но уже было поздно. Родственницы и подруги Умсалмы и Нарындж окружили Гюллюбеим, не таясь, они свертывали жгуты, тяжелые медные тазы с грохотом сталкивались, издавая страшный угрожающий звук. Гулко отозвались эхом сводчатые стены, переходящие в куполообразный потолок бани. Первая женщина легонько стукнула ведром вторую, вторая - третью, и все разом набросились на Гюллюбеим. Пар скрывал лица. Женщина не издавала ни звука, когда товарки Умсалмы били ее ведрами. Если бы она даже кричала, все равно ее бы никто не услышал: такой оглушающий грохот стоял в бане. Когда ее полосовали мокрые жгуты передников, Гюллюбеим не выдержала: издав горестный вопль, она упала. Плотный ряд оголенных тел не дал ей пасть наземь, иначе бы она разбила голову о каменный пол, - она повисла на чьих-то руках. Жгуты как змеи обвивали ее тело, но кто-то вырвал ее из рук разъяренных ведьм и вытащил в предбанник. Очнувшись, она обнаружила себя лежащей на банном коврике. Терщица, худая, изможденная Шараф, обрызгивала ее лицо холодной водой...
- Аллах милосердный, что натворили эти негодницы... Открой глаза, бедняжка!
В бане надрывалась Нарындж:
- Сукина дочь! Бесстыдница! Так будет с каждым, кто отвернется от веры!
Сидя на сундуке в предбаннике и слушая перебранку голосов, несущихся из бани, жена Мешади Сафара, арендующего помещение для женской бани, ворчала, обращаясь к учительнице:
- Ради аллаха, избавь нас от этой беды! Не приходи к нам в баню! Не вмешивай нас в свои дела... Мы сами несчастные люди, не для нас разбираться во вражде между вами. Что тебе до этой ученой женщины - жены Моллы? Она очень чистоплотная женщина, а ты мешаешь совершать ей религиозное очищение... Разве баня принадлежит одной тебе?.. Нехорошо издеваться над старой набожной мусульманкой. Не приходи в баню! Из-за тебя мы потеряем всех наших клиентов... Все говорят, что ты готовишь из девочек чанги... Пепел на голову их родителей! Разве они не могут найти в городе достойную, тебе детей своих доверяют... А ты, вместо того, чтобы учить их благочестию... - бубнила она.
Гюллюбеим избили до крови. Сжав зубы от боли, она с превеликим трудом одевалась. Худая Шараф помогала и тихонько шептала на ухо, чтоб не услышала жена арендатора бани:
- Теплое тесто приложи, детка... Пусть тесто будет жирным, тогда с помощью аллаха быстрее пройдет...
Из бани донесся крик:
- Шараа-аф!
- Эй, Шараф, оглохла, что ли?! Слышишь, там терщицу требуют, а ты, негодяйка, расселась рядом с ней! Ничего ей не сделается! Пусть людей не трогает - и ее никто трогать не будет! Убирайся отсюда! И ты тоже! Пока сюда не пришли!
Избиение в бане на несколько дней уложило Гюллюбеим в постель. Она не могла двинуться с места. Каждая клеточка болела от малейшего прикосновения, тело было покрыто синяками и кровоподтеками, болела грудь и спина. Теперь стало опасно ходить даже к роднику. Вечером не пойдешь, страшно, далеко, безлюдно... "Бедняга Исрафил ничего не знает, вот и хорошо..." А о том, чтобы отправиться за водой в дневные часы, нечего и думать. Нарындж подстерегает ее, чтобы снова затеять потасовку. Нет, одна надежда на водоноса Сарча Багы. Как только он появится, надо заполнить водой всю посуду: четыре кувшина, казаны для плова, тазы и ведра. На первые дни хватит, а там, аллах милостив, может быть, у соседей злоба поутихнет, страсти успокоятся, наконец, устанут они... Может быть, еще какой-нибудь выход отыщется...
Гюллюбеим с трудом поднялась с постели и приготовила у ворот пустую посуду для воды. Она с нетерпением ждала крика водоноса, возвещавшего о своем приходе. Не успело солнце подняться над забором, как послышался голос Сарча Багы. Гюллюбеим поспешно открыла ворота и молча поманила Сарча Багы. Водонос направил своего осла к воротам учительницы, которую, несмотря на все пересуды, всегда уважал. Гюллюбеим была рада, что сумела упредить всех в это раннее утро, но она ошибалась. Нарындж следила за несчастной и, выйдя из ворот, визгливо позвала: