- Джан-джан, пей, родной Ага, пусть усталость выйдет из твоего тела. А когда отдохнешь, благословишь моего Гулу... Сам он очень стеснительный, не подойдет...
Поэт хорошо знал обычаи кочевников, его восхищало, что женщины, не смущаясь тем, что дома отсутствуют мужчины, с достоинством и непринужденностью встречают гостей, не закутываясь в чадру, как горожанки, и платком прикрываются лишь для вида, да и то только совсем молодые женщины, недавно вышедшие замуж, стеснявшиеся перемен, которые произошли в их жизни.
Женщины-кочевницы наряду с мужчинами седлали коней, вскакивали в седло, навьючивали и перегоняли скот, готовили сыр и масло, сливки и сметану, кормили мужчин и воспитывали детей такими же умелыми и ловкими, как они сами.
Отсюда в город, в дом поэта, посылали сыр-мотал и сливочное масло. Сеида Азима уважали как "благородного сеида" и как хорошего человека, отличавшегося от попрошаек-дервишей, молл-самозванцев. Он приезжал сюда не часто, раза два в год, но с огромным удовольствием. Гаравеллинцы отличались сметливостью, умом, чувством юмора. Они любили хорошую шутку, к месту рассказанную притчу, вовремя найденное слово.
Назойливость и наглость дервишей наталкивалась здесь на смех и непримиримость, поэтому их постоянные дороги обычно лежали в стороне от Гаравелли. Местные жители не были безбожниками, но их вера в аллаха не была слепой и бездумной. Поэт много времени проводил в беседах с этими храбрыми и гордыми людьми, результатом его впечатлений были стихотворения "Поминки по псу" и "Молла и пастух". Обитатели кочевья любили слушать рассказы поэта, особенно в стихотворной форме, с ним любили советоваться, ждали от него благословения, начиная какое-нибудь важное дело. Его, наряду со стариками, считали аксакалом. Когда он приезжал, его наперебой звали в каждую кибитку. И где бы он ни останавливался с ночевкой, в тот дом собирались мужчины и женщины поговорить с умным и благородным сеидом...
Сеид Азим выпил чай, налитый ему Мансимой.
- Так где жених, сестра?
- Я ему ноги и руки выкрасила хной, он за кибиткой прячется...
- Пойдем к нему, сестра! Проводи меня...
- Да принесет тебе аллах счастья, Ага, джан-джан...
Женщина прошла вперед, показывая гостю дорогу. Они осторожно обогнули кибитку, чтобы не привлечь ничье внимание и не смущать жениха. Чернобровый двадцатилетний парень сидел поодаль на камне, рассматривая обнаженные до икр ноги. Его ступни и ладони рук были выкрашены свежей хной, отчего приобрели густо-золотистый оттенок., Парень был в новой домотканой шерстяной рубашке и таких же штанах. "Только бы твои руки всегда были в хне и никогда бы на них не было чужой крови", - подумал Сеид Азим и приложил палец к губам, предупреждая Мансиму не прерывать раздумья жениха.
Парень улыбаясь рассматривал свои руки и ноги, возможно, он представлял в этот миг выкрашенные хной руки и ноги своей невесты. "Только чистые, невинные люди могут так улыбаться, в этой улыбке надежда на радость, на счастье, предчувствие узнавания..."
Чуткое ухо парня уловило посторонний шорох, он обернулся. Смущение стерло с лица улыбку, шею и лицо залила краска стыда, он вскочил на ноги. Поэт положил руку на его голову в тюбетейке.
- Будь счастлив, сынок! Пусть аллах помирит ваши звезды! Чтобы вместе состарились, чтобы было у вас много дочерей и сыновей, внуков и правнуков! А мы, глядя на вас, радовались бы.
Старую Мансиму обрадовало доброе пожелание Сеида, истинного потомка великого пророка, не погнушавшегося приехать на свадьбу к ее внуку...
- Да буду я твоей жертвой, Ага, за такие добрые, приятные слова.
- Будь счастлива, сестра, вместе со своими внуками.
- Сеид Ага, Урфат постелила тебе, ты пойди немного отдохни... Гейбат еще не вернулся с пастбища, он отбирает баранов для завтрашнего дня, и ашуг еще не приехал. В тойхане зурнач и барабанщик развлекают молодежь. Я разбужу тебя, когда приедет ашуг...
Огромная тойхана была набита битком. Как всегда, во главе собравшихся сидели аксакалы, и среди них Кебле Гейбат и Сеид Азим. Рядом с ними приглашенный из Абдал-гюлаба ашуг, за ним мужчины помоложе, а в самом конце - молодые. Ашуг пил чай, остальные вели беседы о проведении праздников в Гяндже и Шеки, о народных танцах, об урожае, о пастбищах. Спокойные разговоры перемежались шутками.
- Слушай, когда поведешь овец в город сдавать в канцелярию?
- Над нами милость аллаха, я еще с беком не расплатился, только сыр и масло отвез к нему в дом.
Из другого угла доносилось:
- Скажи, друг, сколько мешков шерсти удалось тебе набить после лета?
- Верблюжьей шерсти на чуху хватит... А в кармане ни гроша, чтобы купить материю женщинам на юбки...
- Ума не приложу, где я возьму четыре рубля серебром, чтоб уплатить за пастбище для скота в этом году?
- И не говори, сколько придется продать овец, чтобы набрать эти четыре рубля...
Сеид Азим знал, что кочующие скотоводы платят владельцу земли за весь пасущийся на его земле скот и за кочевье, расположенное в его владениях...
А новоиспеченный Кебле Салех, только недавно прибавивший к своему имени священное "Кебле", рассказывал соседям о посещении святого города.
- Пришли мы в Кербелу чуть свет... Всех, кто пришел поклониться могиле имама Гусейна, которому Шумр отрезал голову, согнали как скотину в одно место. Мы долго ждали на жаре, потом пришел какой-то человек и начал кричать нам что-то по-арабски, но большинство ничего не поняли. Пришел еще один и повел нас к имаму... Скажу я вам, такого мавзолея я никогда не видел: минареты все из чистого золота, ворота и ограда из серебра... Все кинулись на колени и поползли внутрь святилища, каждый старался поцеловать цепь или приложиться лбом к ограде. И снова что-то кричал первый служитель. И еще через минуту нас вывели наружу, за ограду. Предводитель паломников, из наших соотечественников, сказал: "Да примет аллах! С этого момента ты стал Кебле..."
- Кебле Салех, а что тот человек говорил вам, ты узнал?
- А зачем?
Ирония и равнодушие, прозвучавшие в словах Кебле Салеха, так развеселили присутствующих, что многие даже прослезились...
Ашуг пил чай и наматывал на ус все, что слышал, чтобы потом в своих песнях напомнить о них. Наконец один из аксакалов, вытерев глаза, обратился к ашугу:
- Братец, а может быть, уже пришло время послушать тебя? Мы ждем...
Ашуг привел в порядок свою одежду, затянул пояс на талии и взял в руки саз. Проверил звучание, подтянул струну, снова послушал и пошел по кругу, настраивая саз на ходу, отвечая на приветствия собравшихся на праздничный меджлис. Потом остановился в центре тойханы, лицом к аксакалам.
- Господа, братья, какой дастан вы хотели бы послушать?
В тойхане неожиданно воцарилась тишина. И молодые, и старые ждали выступление ашуга, но никто не решался высказать свое желание прежде стариков. Мужчины солидные, среднего возраста перешептывались между собой, но и они не спешили вылезать вперед. Тогда свое слово сказал Сеид Азим:
- Мне кажется, братья, первым должен высказать свое желание уважаемый Кебле Гейбат...
- Разумное слово...
- Свадьба его внука, ему и говорить...
- Правильно сказал Ага! Кебле Гейбат приподнялся:
- Ну что ж, раз все хотят, я скажу, только потом не попрекайте, что на свадьбе своего внука первым вылез...
Все запротестовали:
- Говори, Кебле Гейбат!
- Братец ашуг, первым делом расскажи нам про Кероглу, про его храбрость и геройство, пусть молодые послушают, и нам, старшим, интересно.
И хоть молодежи хотелось услышать любовный дастан, но все сошлись во мнении, что дастан о Кероглу лучше всего молодому жениху в назидание. Все уселись поудобнее. Ашуг переждал одну-две минуты, пока в тойхане не прекратится возня и перешептывание, потом вскинул саз высоко над головой. Воцарилась тишина.
... Сеид Азим не уставал поражаться свежести и отточенности народного сказания. Сколько раз он слышал этот дастан, и всегда он, казалось, звучал по-новому. "В чем сила этой легенды? Чем она отличается от стихов-назиданий поэтов-классиков?.."