А собаки все терзали и терзали большой, страшный кусок мяса. Прошло время. Видимо наигравшись, собаки бросили свою игрушку, довольно виляя хвостами, вернулись к своим хозяевам.
Когда люди и собаки неторопливо скрылись в отдалении, на изувеченный кусок плоти стало слетаться изголодавшееся за зиму воронье.
Виктор сидел в какой-то компании. Он теперь постоянно стремился в компании, к людям, хотел почувствовать себя живым человеком среди живых людей, но попытки его успехом не увенчались. Он чувствовал себя старым, больным и одиноким.
Вокруг смеялись, веселились и гуляли на всю катушку, а он, хоть его и считали душой компании, был, возможно, самым одиноким человеком в мире. Ему было тошно и больно, и облегчения не предвиделось. Вот и сейчас, всем весело, все пьют, перебрасываются шуточками, и сам он тоже отпускает походя несколько шуток, но все это где-то далеко и, как в тумане.
Виктор опрокинул стакан, взял гитару, перебрал струны. Туман рассеялся, установилась тишина. Он огляделся и увидел человеческие лица.
- Вить, а спой что-нибудь из военных, если не трудно, - попросил кто-то.
Рука Виктора дернулась, нервно бренькнули струны, гитара снова оказалась на полу, прислоненной к стене.
- Нет, - отрезал он, но все же нервно передернулся, взял гитару и запел чуть хрипловатым усталым голосом.
Он успел спеть совсем чуть-чуть, всего пол-куплета, но слушатели замерли и боялись шелохнуться. Это была песня полная тоски боли и чего-то еще. Что-то было в ней такое... такое безысходное, что ком вставал поперек горла и слезы наворачивались на глаза.
Он не допел и первого куплета, что-то в нем лопнуло. Он остановился на пол-фразы и отбросил гитару. Звякнули струны. Все молчали. Он снова взял гитару, боль отразилась на его лице, застыла в его глазах.
- Нормальная песня... Просто парни едут домой, - пробормотал он себе под нос будто извиняясь.
Опять забренчала гитара, сливаясь с песней. Песня была другая, без того надрыва, что гремел и рвал душу в первой, но ничего радостного вместе с тем в этой песне не было. Все та же грусть, боль, скорбь и почти та же безысходность. Он пропел два куплета, после второго сделал попытку бросить гитару, но сразу же передумал, допел припев, положил гитару рядом и нервно передернулся.
В мертвой тишине кто-то шевельнулся, потянулся за рюмкой. Виктор глянул в ту сторону, схватил гитару и пропел еще несколько строчек, отшвырнул гитару, хотя пальцы его потянулись за ней снова, но на полпути отдернул руку и встал.
- Не дай вам бог петь такие песни! - прошептал он. - Не надо этого даже петь. Никогда... Никому... никому.
Виктор встал и вышел. Громко хлопнула дверь в тишине, которая еще долго стояла в комнате.
Виктор вышел из гостеприимного дома, поймал машину, сказал водителю адрес. Поехали.
Виктор сидел на заднем сидении и тихо шлепал губами, разговаривая сам с собой. Он теперь все чаще разговаривал сам с собой, обращаясь при этом к Сергею. Ему не хватало близкого преданного друга.
Машина затормозила на светофоре. Виктор уткнулся глазами на красную лампочку контролера уличного движения.
Лампочка увеличилась в размерах, расплылась и заняла собой весь мир.
Виктор уснул...
...Он шел по темной ночной улице погрузившись в себя. Шел дождь, что-то хлюпало под ногами. Дул ветер, раскачивая поскрипывавшую дверь подъезда. Виктор почти поравнялся с дверью, когда из подъезда неожиданно выскочил человек.
Небритая припухшая физиономия уткнулась в лицо Виктора. Виктор хотел обойти, сделал шаг влево, но и мужик шагнул влево. Виктор посторонился, шагнул вправо - мужик туда же. Виктор не успел ничего сказать или сделать, как сзади подошли еще два мужика.
- Деньги давай, - прохрипел тот, который выскочил из подъезда.
- Ребят, отвалите, а? - начал было Виктор.
Тяжелая ладонь опустилась ему на плечо, сзади послышался другой голос:
- Ты чего, не понял? Кошелек или жизнь!
Виктор напрягся:
- Нет, ребят, это вы не поняли.
Он сделал несколько резких движений, рука исчезла с его плеча. Сзади кто-то сдавленно ойкнул, а спереди мужик, что вылетел на него из подъезда, схватился за разбитый нос.
Виктор обернулся, саданул кулаком в живот третьему... Собирался садануть, но третьего на месте не оказалось, он сделал шаг в сторону, и кулак Виктора только чирканул по ребрам. Виктор получил несколько сильных ударов, ударил сам - попал, что-то хрустнуло. Виктор приготовился добить, но в этот момент его что-то ужалило в спину, зачесалось, пронзило болью все тело. Виктор повалился на землю, сквозь шум в ушах слышал несколько хриплых коротких реплик, потом чьи-то руки быстро ощупали его, вытащили все из карманов. Боль пронзила его с новой еще более яростной силой, пальцы судорожно вцепились в твердую землю, все растворилось в боли, а потом и боли не стало...
...Он открыл глаза, все вокруг имело белый цвет. Больница? Да, вот только где? Во сне, или на яву? Виктор закрыл глаза и попытался заснуть.
Он проснулся. Проснулся? Да, он спал, точно спал. Но сны... Их не было! Нет, не может быть. Он снова засыпал и снова просыпался - снов не было. Слабенький график хаотично заскакал по экрану монитора, когда Виктор наконец осознал это.
Прибежала сестра, засуетились врачи, вокруг него что-то происходило, но это было не важно. Самое важное было то, что больше не было снов.
Этих страшных, неизвестно откуда взявшихся снов.
Прошло около пяти лет со дня победы, прошло ровно пятнадцать лет с того дня, как ему приснился первый СОН.
На другом краю земного шара женщина подскочила с постели, распахнула окно, долго вглядывалась в ночь. Потом села на кровать, взяла с прикроватной тумбочки фотографию мужчины. Сильные, но нежные пальцы пробежались по любимым ею чертам.
Она нужна ему, именно теперь и именно теперь больше всего на свете, больше, чем когда-либо. Она знала это, так же, как все эти годы знала, что он жив.
Эпилог.
"...На другом краю земного шара женщина подскочила с постели, распахнула окно, долго вглядывалась в ночь. Потом села на кровать, взяла с прикроватной тумбочки фотографию мужчины. Сильные, но нежные пальцы пробежались по любимым ею чертам. Она нужна ему, именно теперь и именно теперь больше всего на свете и больше, чем когда-либо. Она знала это, так же, как все эти годы знала, что он жив."