Его слова удивили меня. Сначала даже показалось, что он шутит. Потом подумал: «А что я должен был делать в понедельник?» Нет, не было намечено никаких мероприятий на понедельник.

— По-моему, этого никто не отрицает, — сказал я, чтобы превратить этот разговор в шутку, и улыбнулся: — Хотя и будешь отрицать, всё равно понедельник в субботу не превратится.

— Понедельник — рабочий день, — сказал секретарь серьёзно, он явно не был расположен к шуткам. — И с утра, с девяти часов.

Тут-то я и понял, что все эти строгие слова адресованы мне. Странно… Никогда раньше не работали строго по часам, от и до. Всяко приходилось. Иногда допоздна заседали. Едешь в совхоз — пробудешь там, не сомкнув глаз, целые сутки. Вообще, районный руководитель всегда проводит на работе намного больше времени, чем вы, горожане. Иногда и в воскресные дни занят. Что же это такое — вызвать и порицать за какие-то три-четыре часа?

— Да, понедельник — рабочий день, — заметил я, не находя других нужных слов.

— А вы так увлеклись охотой, что забыли об этом.

— Да не в том дело, машина сломалась.

— Прогул есть прогул.

Что скажешь на это? Правильно говорит: прогуливать нельзя. Однако бывают же объективные причины. Ну, вот эта — машина сломалась. Он сам четыре дня назад уезжал в командировку в дальний угол района, несомненно, охотился на зайцев. А если бы сломалась машина, неужели не опоздал бы на работу? В таких вопросах мы — два руководителя района — должны были поддерживать друг друга. В интересах общего дела не придираться к мелочам.

— На какой вы машине ездили? — спросил Силянняхов.

— Вы же сами знаете, моя машина в ремонте, — ответил я, стараясь держаться спокойно. — Не я компанию сколачивал, меня самого пригласили люди, у которых было место в машине.

— Какие люди?

— Из райздрава.

— На вездеходе?

— И вездеход не помог — сломался.

— Хирурга Сергеева вы взяли с собой?

— Никого я с собой не брал! Меня самого взяли — говорю же вам! — Я вскочил и стал ходить взад-вперёд по кабинету. — Что это за следствие такое, а? Матвей Маппырович, я — председатель исполкома райсовета, и было бы лучше, если бы вы разговаривали со мной другим тоном.

Силянняхов, пока я метался по кабинету, сидел молча. Затем, когда я успокоился немного, указал на стул:

— Садитесь. Я ничего оскорбительного не сказал. А вот насчёт следствия… Это — не следствие. Секретарь райкома говорит с коммунистом. Кроме того, решаем не какой-нибудь текущий вопрос. «Кто виноват в смерти человека?» — так стоит вопрос.

В тот момент я как будто снова услышал крики жены, не по себе мне стало.

— В «Дабане» в пятницу вечером у пятнадцатилетней девочки начался приступ аппендицита, — продолжал Силянняхов, — а в посёлке, кроме самосвала, старой развалины, ни одной машины — все угнали охотники. На том самосвале и повезли девочку. Одолели несколько вёрст — мотор заглох. С отчаяния попытались проехать на «Москвиче», но тот сразу застрял в грязи. Куда уж в такое время «Москвичу» пройти по нашей дороге! Просят райбольницу отправить к ним вездеход, — а он с охотниками в тайге. Хирург тоже уехал на охоту. Субботней ночью меня нашли по телефону в совхозе «Таал». Той ночью всех в городе подняли на ноги — от начальника санитарной авиации до министра. И добились вертолёта. Опоздали, не смогли спасти девочку.

— Да… печальная история.

— Не только печальная, но и преступная.

Пожалуй, он прав. Если вдуматься серьёзно, в самом деле, произошёл случай, могущий взволновать и возмутить каждого: обычная операция могла бы спасти девочку, а она умерла. Они там, в совхозе, тоже хороши: с тупым упорством пытались проехать по такой непролазной грязи. Узнав, что в райцентре нет хирурга, надо было сразу добиваться вертолёта.

— Матвей Маппырович, какой прискорбный случай! Хотя ещё до прихода к вам слышал о нём, но за информацию спасибо.

— Кирик Григорьевич, я пригласил вас не для того, чтобы информировать. Я задавал вам вопросы, так как вы — человек, имеющий прямое отношение к этому делу. Обо всём теперь поговорим на бюро. О том, что прогуляли полдня, как отправились на охоту на служебной машине, почему взяли с собой хирурга, который не должен был отлучаться из райцентра.

— Говорю же вам, Матвей Маппырович, я никого с собой не брал, сам кое-как вклинился в чужую машину.

— Не забывайте: вы — председатель исполкома райсовета. Вы должны были понимать, что значит для нашего района, да ещё в пору бездорожья, санитарный вездеход. Если руководитель совершает вместе с другими проступок, ответ он должен держать первым, и спрашивают с него строже, чем с других.

Стиснув зубы, я вышел из кабинета.

Через пару дней заседало бюро. Главному врачу райбольницы дали строгий выговор с занесением в учётную карточку. Хирург был беспартийный. Постановили передать его дело на усмотрение администрации. Она должна была решать, оставить его на работе или уволить. Мне закатили выговор. Это несмотря на то, что главный врач всячески защищал меня, принимал всю вину на себя. На бюро я молчал, сказал только: «Вину признаю». Сразу понял: бесполезно что-либо доказывать.

— Никто из членов бюро тебя не защищал?

— Конечно, нет. Зная мнение первого секретаря, кто посмеет противоречить?! Наоборот, все накинулись на меня. А некоторые проявили такое усердие, что начали было разглагольствовать о моём стиле работы, о моём отношении к людям, тут их остановил Силянняхов: «Это отдельный вопрос».

Вот так, друг, не совершив никакого проступка, я схватил выговор. Некоторые из членов бюро, кто поднял руку, чтобы дать мне выговор, при Анастатове против меня слова сказать не посмели бы.

— Сомневаюсь, — высказались бы, пожалуй.

Тоскин молча махнул рукой:

— Правду говорят, беда не ходит одна. После бюро пришёл домой поздно. Обхожу комнаты — пусто, словно все куда-то перекочевали. Ни вещей Даши, ни детских вещей нет… Сел у окна. Понимаю, что один остался, а поверить в это не могу.

Не знаю, сколько времени просидел так… Слышу, дверь скрипнула. Зашла дочка Аайык. Обняла меня сзади за плечи, погладила волосы, на мою щёку закапали её слезы: «Папа, папа, не надо… не надо…» Утешала меня моя милая девочка, будто я плачу. Но не было у меня слёз. Неужели плакать из-за женщины, бросившей в трудную минуту! Нет, не плакал. Затаил злобу. Лишь детей жалко было.