Обедал он в ресторане у молоканского садика. Сидел он за столиком и через окно, отчетливо видел подъезд в доме напротив, перед которым он чуть больше года назад не раз ждал Иду. Она, выходя из дому, пробегала, счастливая, почти с ним рядом, а он, прижавшись в угол, старался оставаться незамеченным. Сколько раз он представлял себе, как она посмотрит на него, Гургена, таким же взглядом, каким она смотрела на Фархада Велиева, как будут они счастливы, но все получилось наоборот. Не принесло Иде радость их знакомство. Словно ядовитый плющ отравлял Гурген всякого, кто соприкасался с ним. И вспоминая все это, Гурген пил почти не закусывая, хотя стол его ломился от закусок.

- Неси все, на свое усмотрение, но чтобы было много, - приказал он подошедшему официанту, еще только усаживаясь за стол. А теперь пил, как не пил очень давно. Пил он один, как всегда, не было у него в этой жизни друга, с которым можно было бы посидеть. Но не жалел Гурген об этом, время было таким, что лучше ни с кем не дружить, успокаивал он себя, чем с кем-то поговорить и потом все время дрожать, предаст тебя он или нет, напишет куда надо о твоих мыслях, о которых сболтнул ты спьяна. Теперь вспоминая Иду, он может впервые в жизни в чем-то раскаялся. "Что за проклятие такое", - думал он, но ответа на свой вопрос слышать не хотел.

...

В кабинет генерала Шахсуваров заходил уже без страха, решение уже было принято. "Хорошо хоть Айша с детьми уехала", - промелькнула у него в голове, но что здесь было хорошего, он себе так и не понял. Просто успокаивал себя, в этом случае логика часто не в ладах с действительностью. И все же то, что утренний поезд увозил сейчас Айшу с детьми подальше от Баку, в Вейсяли, где через несколько дней должна была состоятся свадьба Лейли, его успокаивало.

- А, Шахсуваров, - генерал смотрел на него поверх очков, - я прочел рапорт?

Шахсуваров побледнел.

- Вы просите неделю отгула, в связи со свадьбой дочери.

Спазма, сковавшая грудь, медленно отпускала, Шямсяддин тихо вздохнул.

- К сожалению, могу дать только три дня, я вам направил один документ, надо срочно с ним поработать.

- Так точно, товарищ генерал. Разрешите идти?

- Идите, и поздравляю вас. Желаю вашей дочери счастья.

- Спасибо, товарищ генерал.

И только когда позади него закрылась дверь, Шямсяддин вздохнул свободно, поняв, насколько он был близок к тому, чтобы совершить глупость.

...

Остановившись под фонарем, Гурген поднес к глазам часы. Было около полуночи, точнее, без десяти двенадцать. Идти домой не хотелось. Душа его ликовала: завтра, нет, завтра воскресенье, тогда значить в понедельник, да, точно, в понедельник, он, наконец, покончит с ними со всеми. Как только получит Карен Ашотович его рапорт, все. Все закончится для Шахсуварова и его любимчиков. Хватит терпеть эти презрительные взгляды, или они думали, не чувствовал он их, не понимал, что ненавидят его сослуживцы, считают бездарным. За все он им отплатит. Горькими слезами заплачут они все, особенно этот Шахсуваров, и вся семейка его, уж он позаботится, да и Карен Ашотович поможет. Всю эту мусульманскую шушеру искореним.

Пошатываясь, шел он к себе домой, в квартиру, которую ненавидел. Здесь он еще больше чувствовал свое одиночество и отрешенность. Никто из соседей ни разу не постучал в его дверь, никто не попросил у него что-либо. " Ненавижу, - бормотал он себе под нос, -всех ненавижу". Отшатывались от него редкие прохожие, крепче прижимались к руке своих кавалеров женщины, а Гурген мутным взглядом скользил по ним и шел дальше. Вот и знакомый переулок, еще шагов сорок, он мерил их уже сотни раз, и поворачивал он к себе во двор. Давно уже он не пользовался своим ключом, не открывал парадный вход. Зачем, рядом общая проходная всегда открыта, надо только пройти мимо мусорных баков и уже со двора повернуть в свою парадную, так быстрее, и с ключами возни меньше. Вот и поворот во двор, темно только, надо сказать, чтобы повесили лампочку. Кто это тут, интересно. Почему он идет прямо на меня? Что это у него блеснуло в руке? А кто это сзади? Что? О-ох. Нет. По-че-му...

Две тени, что метнулись в темноте к Гургену, на секунду окружили его. В следующий миг один отбежал и открыл дверь туалетной комнаты, что была справа в метрах пяти от входа, прямо у каменного коридора, что вела во внутренний двор. Другой, пригнувшись легко приподнял Гургена и как куль внес вовнутрь. Гурген упал тихо, почти бесшумно, лицом вниз. Кто-то из них поправил его правую ногу, торчавшую наружу и закрыл дверь. Вокруг было тихо, никто ничего не услышал. Они вышли на улицу, и пошли в разные стороны.

Глава двенадцатая

Шямсяддин отложил в сторону ручку, и пока на бумаге сохли чернила, пошел на кухню. Чайник остыл и ему пришлось его снова разогревать. Он понимал, то, что вчера произошло в кабинете генерала, завтра повторится снова. Саркисян не просто так сказал про Гара Башира. И если он написал об этом рапорт, оправдаться ему будет трудно. Точнее, этому оправдания нет. Ну что же, он готов ко всему и ни о чем не жалеет. Много раз за это время он думал об этом, и каждый раз приходил к заключению, что все его действия в тот период были правильными, иначе он поступить не мог. Налив чай в свою любимую чашку, он вернулся в комнату. Надев очки, он перечитал письмо, написанное им для Айши. Первое письмо, к Генералу он перечитывать не стал, оно лежало тут же на столе, уже в конверте, хотя еще не запечатанное. Айше же он писал : " Дорогая моя, любимая Айша! Я давно не говорил тебе этих слов, стеснялся. Считал, не подобает женатому человеку, отцу семейства быть сентиментальным. Наверное я не прав, не знаю. Но сейчас, когда ты будешь читать это письмо, меня в живых уже не будет, и потому я хочу еще раз сказать тебе, как я тебя люблю. Всю свою жизнь я разделяю на два этапа, до тебя и с тобой. И если на первом этапе своей жизни я совершил поступки, вспоминать о которых мне не хочется и порой очень тяжело, то на втором я жил по совести, и этой совестью моей была ты. Только за это одно, что на этой земле я встретил и полюбил тебя и ты великодушно позволила мне это, я благодарю судьбу. Никогда я не спрашивал тебя, любишь ли ты меня, боясь услышать другой ответ. Мне было достаточно того, что ты рядом, и поверь, каждую минуту я не верил этому, мне казалось это невероятным. Даже идя по улице рядом с тобой, я не верил этому. И хорошо, что все было именно так, ибо знай я, что любим, наверное, сошел бы с ума. Эти годы, что мы прожили вместе, были для меня волшебным сном из детства. Но сон не может длится вечно. Прошу, просто пойми меня и прости, иначе я поступить не мог. Я ни о чем не жалею. Очень прошу тебя быть мужественной, и помнить о детях. Во что бы то не стало, ты их должно вырастить! Они все, что у меня есть, после тебя. Еще раз прости и прощай. Любящий тебя вечно, Шямсяддин". Прочитал и остался недоволен, не так он хотел с ней проститься, не так, не сказал он ей опять самого главного, много лишних слов, но ничего исправлять не стал, оставив все как есть. "Ничего, она умная, все сама поймет", - думал он. Шямсяддин еще раз перечитал письмо, потом, снова обмакнув ручку в чернильницу, дописал: " Лейли передай, что я не специально это сделал в канун ее свадьбы, так получилось. Не все происходит как мы хотели бы. Скажи ей, что я любил ее как свою дочь, хотя она всегда ревновала тебя ко мне. Желаю ей счастья и ... если может, пусть меня простит". "Вот и все", снова подумал Шямсяддин, положил письмо в конверт, запечатал, надписал и выйдя на лестничную площадку, постучался к соседям.

- Шямсяддин гардаш, здравствуйте, проходите пожалуйста, - затрещала показавшаяся в дверях женщина. Шямсяддин улыбнулся, вспомнив, что Айша всегда о ней говорила, что если ее не остановить, она будет говорить без перерыва. И темы особой ей не нужно, сама найдет что сказать.

- Спасибо, мне некогда. Я хотел бы вас попросить, об одной услуге.

- Что за разговор, - снова завелась она, даже не дослушав в чем суть просьбы, - а для чего мы соседи нужны, все что надо...