Я за нее была страшно рада. Даже непонятно – отчего. Казалось бы, она такая счастливица, вышла замуж, уезжает, а я остаюсь тут, как дура, одна с ребенком, но все равно. И мне почему-то казалось, что это – знамение того, что и со мной все будет хорошо. Хотя, если поразмыслить нормально, то с чего бы...

В любом случае нам с Лилькой было что обсудить в Крыму. И результаты с выводами все время получались оптимистичные.

И вот с ясным рассудком, спокойным сердцем и загорелым туловищем (загар мне очень идет) я вернулась в начале августа в Москву.

И почти сразу у меня случился день рождения. Двадцать пять лет. Можно сказать – юбилей. Четверть века.

На него – даже не специально, так само получилось – собрались абсолютно все-все-все мои друзья. В квартиру набилось человек, наверное, пятьдесят, хотя приглашала я примерно двадцать. Сокурсники, сотрудники, одноклассники бывшего мужа, четырнадцать несостоявшихся женихов и еще кто-то, я даже вспомнить не могу. Все приходили, когда хотели, в совершенно произвольное время, с каждым приходилось выпить за мое здоровье, так что к концу вечера я вообще мало что воспринимала. Потом рассказывали, что я плясала на столе и пела под гитару песни собственного сочинения. Причем одновременно в комнате и на кухне. А бывший муж носил меня на руках то туда, то сюда. Странно – я не умею играть на гитаре... И посуды побито подозрительно мало... Не говоря уже про бывшего мужа – он вообще не собирался присутствовать. Одно хорошо – родители так и не доехали с дачи, чтобы меня поздравить. А ведь собирались...

Зато Севка приехал как миленький. Из Италии. Поменял билет специально ради такого случая. Привез мне сказочной красоты жемчужное ожерелье в пять рядов. Хотел сам мне надеть, но я не далась – оно к платью не подходило. У меня было чудное платье – трикотажное, сидело как нарисованное, белое в крупный черный горох, с высоким воротом и американской проймой. И туфли на шпильке. И загорелые ноги...

Но главное было даже не это. Бог с ними, с ногами. Хотя хороши... Главное было, что я поняла, как я их всех люблю, моих друзей. Какие они классные, честное слово. И как хорошо, что они здесь. Пока они здесь. Не знаю, откуда, но почему-то я совершенно точно знала, что вижу их всех, вот так, вместе – в последний раз. Потому что потом – все уедут, и я уеду, и совершенно неизвестно, встретимся ли мы когда-нибудь еще... Может быть, конечно, все это было только разгоряченное выпивкой воображение, мне-то уж точно было абсолютно некуда и не с кем уезжать, но знание было таким реальным, и от него было немножечко грустно, а вокруг было весело, и я веселилась вместе со всеми, и очень старалась успеть рассказать им всем, как я все-таки их всех люблю... Или почти всех.

Севка сидел весь вечер в углу дивана, мало с кем разговаривал, только пил и дергал ногой. Он всегда дергает ногой, когда расстроен. Так ему и надо. За вечер, по-моему, нам не удалось сказать друг другу и десятка слов – мне было некогда.

И потом, всю следующую неделю, мне тоже было некогда. Вернее – удавалось очень удачно от него удирать. Дела на работе, надо срочно на дачу, я уже договорилась с кем-то встретиться – в ход шло все. Однажды я, выходя с работы и притворяясь, что напрочь не вижу его машину, стоящую у выхода, даже вскочила в совершенно ненужный мне, но так кстати подошедший к близлежащей остановке троллейбус. Троллейбус завез меня куда-то на задворки Университета на Ленинских горах, и я потом долго оттуда выпутывалась.

Но тут наползла годовщина августовских событий. Это святое, и не отметить было нельзя. Сперва договорились собраться все вместе, как год назад, и Севка тоже, но потом выяснилось внезапно, что у всех какие-то дела, никто не может, и мы оказались вдвоем. Причем выяснилось все это, естественно, в последний момент, когда Севка, – не опоздав, – заехал за мной на работу, и я уже сидела в его машине. Детский сад.

Севка вылезал вон из кожи, спрашивая меня, чего бы мне хотелось в этот день. Я сказала, что хочу в ресторан. Он заныл, что нет, что он старался, все готовил, что пускай мы поедем к нему, будет еще вкуснее и так далее. Потом мы еще два часа мотались по всем коммерческим магазинам Москвы в поисках икры и «Мартини», без которых я ехать отказывалась. Наконец все купили. Потом доехали. И все началось по новой.

То есть, может, это Севка думал, что по новой. Я смотрела на происходящее совершенно другими глазами, как будто со стороны, как будто это все не со мной происходит, а я сижу в театре и смотрю пьесу – и пьеса эта довольно скучна.

Какие-то переживания, причитания, поиски истины, просветления, приобщения к высшему и так далее... Господи, да кому все это нужно! Решил жениться на богатой американке, нужно тебе это для карьеры – ну так и скажи! При чем тут истина и свет? Жалко отпускать меня – ну тоже так и скажи! Мерзко, конечно, выходит – но зато честно. Но в ответ мне говорили, что я ничего не понимаю, что я погрязла в быту (конечно, погрязла – поживи-ка, как я, в зимней голодной Москве), что мне недоступно понимание и тому подобные прекрасные вещи...

Кончилось все это тем, что в два часа ночи я встала и ушла. Севка бежал за мной, хватал за руки, падал на колени, в конце концов мы чуть не подрались в прихожей – сцена вышла безобразнейшая. Оказавшись после всего этого на улице, изрядно потрепанная, но непобежденная, я поймала такси – повезло ведь! – и поехала к Лильке. До нее все-таки было ближе, чем домой, и денег хватило.

У Лильки тоже нашлась бутылка «Мартини», а уж икра, конечно, так и пропала. Досадно, но вполне преодолимо на фоне всеобщей пакости бытия.

Утро. Звонок. Будильник – пора вставать на работу. Впрочем, вставать сегодня можно не очень резко, времени только половина девятого, Костька с собакой пока на даче, никого кормить и выгуливать не надо, а на сборы вместе с душем мне нужно десять минут. Хотя стоп – сегодня у меня свидание после работы, выглядеть надо ненавязчиво, но прилично, поэтому над одеванием придется слегка поколдовать.

В Костькиной комнате, где стоит шкаф со всей моей одеждой, спит бывший муж. Ну и ладно, не сахарный, даже если проснется – не помрет. И вообще, может, его и дома-то нет. Я вчера засыпала – не слышала, чтобы он приходил.

Хотя мы и живем в одной квартире, иногда можем не встречаться неделями. Особенно в тепло-летнее время года, то есть теперь. Зимой Костька живет с нами, и это налагает определенность. Но пока он на даче, жизнь у каждого своя и бьет ключом. Димке удобно жить у меня – я его кормлю, вопросов не задаю, денег не прошу... Какие-то он мне, справедливости ради, иногда выдает, но немного и нечасто, так что существенной роли в бюджете они не играют. Зато с Костькой, когда он тут, проблем меньше, да и вообще, бывший муж мне не мешает, в мою жизнь тоже не лезет, так что мы вполне мирно уживаемся. Иногда даже разговариваем, как люди, если встречаемся вечером на кухне. Да нет, это можно, наверное, даже дружбой назвать. А как еще – не враждой же?

Я стою перед раскрытым шкафом и перебираю тряпки. Что бы такого надеть? Погода сегодня ясная, дождя не обещали, ноги у меня еще загорелые – значит, туфли на высоких каблуках. Раз туфли – значит, юбку. Так, эта слишком короткая, будет вызывающе, эта длинная – скучно, а вот эта – в самый раз. Черненькая, узенькая, чуть выше колена, все ноги с остатком загара видны, отлично – скромненько и со вкусом. Колготки можно не надевать, тепло, а что наверх... К этой юбке подходит эта кофточка, и еще эта, но все не то... А если...