- В этом я с тобой согласен. Не нужно было потому, что она все равно ничего не поняла бы.

- Ей не надо было понимать, они у нее носили, так сказать, органический характер. - Ее родители и подруги, среда, в которой она выросла, - это была вполне определенная социальная категория, для которой характерна известная этическая система. Но представь себе, что ты сталкиваешься с кем-то, кто об этой системе не имеет понятия, чья жизнь была построена на совершенно других принципах. Представь себе общество, которое состоит из профессиональных преступников, шантажистов, взломщиков, наемных убийц-то, что в газетах иногда называют джунглями. Мы с этим миром никогда не встречались, мы не знаем, что это такое.

- Нет, у меня о нем есть некоторое представление.

- О себе я этого сказать не могу. И вот Лу жила именно в этой среде, во всяком случае, ей часто приходилось иметь дело с этими людьми. Это была не ее вина, она всегда стремилась оттуда уйти и жить иначе.

- Ты в этом совершенно уверен?

- Убежден, - сказал он. - Но до тех пор, пока этот уход ей не удавался, она должна была действовать так, чтобы себя защитить, ты понимаешь? Она привыкла всегда быть настороже, никогда никому до конца не верить и на угрозу отвечать силой.

- Конечно, то или иное прошлое не всегда определяет человека на всю жизнь, я это знаю, - сказал я. - Но боюсь, что иногда оно оставляет неизгладимый след.

- Она в этой среде была исключением, - сказал Мервиль. - Она знает четыре языка - английский, французский, испанский и итальянский, она чему-то училась, и у нее есть нечто похожее на культуру, конечно, очень поверхностную, тут себе иллюзий строить не следует. Но это, в общем, второстепенно. Есть главное - и об этом труднее всего говорить. Именно оно все определяет, и когда ты это поймешь, тебе становится ясно, что все остальное не имеет или почти не имеет значения.

- Когда ты говоришь о главном и второстепенном, что, собственно, ты имеешь в виду?

- Ты это должен знать лучше, чем кто-либо другой, - сказал Мервиль, это, если хочешь, твоя профессиональная обязанность.

- Почему профессиональная?

- Потому что ты писатель.

- Милый друг, быть писателем - это не профессия, это болезнь.

- Бросим эти парадоксы, - сказал он, - даже если ты в какой-то степени прав, то сейчас дело не в этом. Ты сам говоришь, что у многих людей есть несколько жизней. Я тебе это напоминаю. Одна из них - это биография, которая определяется местом рождения, национальностью, средой, образованием, бытовыми условиями. Но наряду с этим есть другие возможности, потенциальные, в этом же мужчине или в этой же женщине. Они могут никогда не осуществиться. Но именно эти непроявленные еще возможности, именно это - вторая природа того или той, о ком идет речь, подлинная, в тысячу раз более важная, чем биографические подробности. Это главное, а остальное второстепенно. Ты со мной согласен?

- В некоторых случаях да, если хочешь. Но трудность заключается в диагнозе.

- А если диагноз очевиден?

- Это, мне кажется, бывает редко.

- Но это может быть?

- Несомненно.

- Жизнь Лу, если это постараться выразить в нескольких словах, это отчаянная борьба, в которой почти не было перерывов, это общество людей, за каждым движением которых надо было следить и надо было держать наготове оружие, - так сказать, символически, понимаешь?

- Может быть, не только символически. Американский следователь, который приезжал на Ривьеру, рассказал мне биографию Лу. В ней много не хватало. Но то, что он мне сказал, давало о ней некоторое представление. Она женщина опасная, ты знаешь это?

- Кому ты это говоришь? - сказал он. - Я это очень хорошо знаю. Я не хотел бы быть ее врагом.

- Боб Миллер?

- Она была в Нью-Йорке, когда он был убит, а убийство произошло на Лонг-Айленде.

- Почему в таком случае ее разыскивала американская полиция?

- Потому что это совпало по времени с ее исчезновением. Лу Дэвидсон перестала существовать, и за тысячи километров от тех мест, где это происходило, на французской Ривьере появилась Маргарита Сильвестр.

- Ты уверен, что это было именно так?

- Как ты думаешь, зачем я ездил в Америку вместе с ней?

- Я не знал, что ты был с ней в Америке, - сказал я, - я думал, что речь шла о Мексике.

- Мексика была после Америки, - сказал он. - Но там, в Нью-Йорке, я настоял на выяснении этого дела и с нее были сняты все подозрения. Ей не грозит больше никакое преследование. Но я замечаю, что мой рассказ выходит очень сбивчивым.

- Если хочешь, начнем сначала. После того как она уехала с твоей виллы возле Канн и ты вернулся в Париж и давал объявления в газетах, что случилось? Как произошла новая встреча? Артур мне говорил об этом, но очень коротко. По его словам, это не ты ее нашел, а она пришла к тебе.

- Ты знаешь, - сказал Мервиль, - я не буду описывать тебе состояния, в котором я находился. И когда я спрашивал себя в тысячный раз, что произойдет, если я опять ее увижу, к концу дня - горничная ушла, я был один в квартире - раздался звонок. Я отворил дверь и увидел Лу. Она сделала шаг вперед и упала без чувств. Я положил ее на диван, потом приподнял ее голову и заставил ее выпить виски. Она пришла в себя. Я сел рядом с ней, и она сказала:

- Я буду говорить по-английски, хорошо? Я так устала, что мне трудно говорить по-французски.

Тогда я понял, что у нее действительно не оставалось сил.

- Ты помнишь, - сказал я, - я тебя как-то спросил, знает ли она по-английски, и ты мне сказал, что она говорит как англичанка. Когда я слышал ее разговор с туристом в Каннах, у меня не было никаких сомнений, что она американка.

- Я в этом тоже тотчас же убедился, - сказал Мервиль. - Она начала с того, что ее приход ко мне - это нечто вроде капитуляции, первой в ее жизни.

Мервиль повторил по-английски ее слова, и в них была несомненная выразительность и сила.

- Я никогда не думала, что это может со мной случиться, - Мервиль продолжал повторять ее слова, - у меня всегда была воля быть сильнее обстоятельств и сильнее тех, с кем я имела дело. Никто никогда не мог меня согнуть и подчинить себе. Но после встречи с тобой все изменилось. У меня больше нет ни сил, ни желания сопротивляться.

Мервиль ее спросил:

- Сопротивляться чему?

Она посмотрела на него и ответила:

- Тебе и моему чувству.

- А зачем этому сопротивляться? - спросил Мервиль. - Разве в этом есть необходимость?

- Зачем? - сказала она с удивлением. - Чтобы чувствовать себя свободной, чтобы принадлежать самой себе, а не кому-то другому.

- Одно не исключает другого, - сказал Мервиль. Тогда она спросила:

- Ты знаешь, кто я такая? Ты знаешь, почему я говорю с тобой по-английски? Ты знаешь, почему я уехала из Канн? И почему я не хотела лететь с тобой в Нью-Йорк?

- Знаю, - сказал Мервиль. Она повторила:

- Ты знаешь, кто я такая?

- Тебя зовут Луиза Дэвидсон, - сказал Мервиль. - Ты родилась в Нью-Йорке, и тебя разыскивает американская полиция, потому что думает, что ты убила Боба Миллера, который был человеком с уголовным прошлым и твоим любовником. Поэтому ты отказалась сопровождать меня в Нью-Йорк, сказав, что ты не переносишь путешествий в аэроплане.

Мервиль сказал это совершенно спокойным голосом.

- И, зная все это, ты хотел, чтобы я вернулась к тебе?

- Какое значение имеет твое прошлое?

- Но ты не знаешь моего прошлого, - сказала она. - Откуда тебе известно, как меня зовут, и откуда ты узнал, что меня разыскивает американская полиция?

- Это очень просто, - сказал Мервиль. И он рассказал ей, как ко мне приходил полицейский инспектор на Ривьере, как потом я встретился с его американским коллегой, о чем они меня спрашивали, что они говорили и как я, в свою очередь, передал все это ему, Мервилю.

- Что он тебе сказал об этом? Что ты связался с преступницей?